Домик на Юге
Шрифт:
– А ей на работе не разрешают меня забрать?
– Что ты такое говоришь? Все ей разрешают. Как только сможет, так и заберет. Она же не сможет с тобой дома сидеть. А что тебе там одному делать? Спи давай.
– А она кого слушается?
– Как это?
– Ну вот я тебя слушаюсь, а мама – кого?
– Начальника, наверное. А что?
– Надо, чтобы ей начальник велел меня забрать. Она его послушается.
– Спи, все будет хорошо. Ты вырастешь, сам куда захочешь, туда и поедешь.
– Нет, я тебя не брошу!
– Я буду старенькая. Тебе со мной будет скучно.
– Ладно, тогда мы вместе будем ездить.
– Будем, Тимочка, будем. Засыпай скорее.
Наташа
Мальчик лежал в кювезе. Огромная, вытянутая огурцом голова и маленькое тельце. Наташе казалось, что эту голову он никогда не оторвет от кроватки. Ни-ког-да. А если и попытается встать, то голова перевесит. И что сказать Диме? Что родила урода?
Наташа не плакала. Думала, что в жизни все так несправедливо. Тимочка, которого она не хотела, родился здоровенький. А этот мальчик, которого она хотела изо всех сил, вон какой.
– Знаете, у таких детишек много серого вещества. Еще увидите – вырастет академиком, – слышала Наташа слова врача и думала: отказываться от ребенка или нет?
Дима не думал ни секунды. Наташа даже не успела у него спросить – что будем делать? И хорошо, что не успела. Вечером, когда их с мальчиком, которого пока никак не звали, Дима привез домой, Наташа позвонила маме.
– Мам, я пока не смогу приезжать, – сказала она. Хотела рассказать про мальчика, но не решилась.
– Я так и подумала, – ответила Галина Ивановна и положила трубку.
Через семь лет Наташа была уже совсем другой. Мечта Галины Ивановны сбылась – дочь выполнила «жизненный план». Ухоженная, приятная молодая женщина. Хорошая жена и мать. Сын – Толичка – нормальный, обычный мальчик. Врачи, лекарства, обследования сделали свое дело. В школу пошел – хорошую. Гиперактивный – ну, сейчас все дети такие. Может просто так, без повода, ударить одноклассника. Но мальчишки всегда дерутся. Не очень хорошо учится, но тоже понять можно – болеет часто. Зато Наташа с ним занимается, уроки делает – не то, что другие мамы. Мальчик ругается, обзывается – наверное, подцепил у кого-то. Мама-то приличная, воспитанная женщина.
Для Наташи эти семь лет были одним непрекращающимся кошмаром. Она была уверена: ее Бог наказал за то, что она оставила Тимочку. Домой она приезжала редко – не могла смотреть на сына. Да и сын ее не воспринимал. Мама? Какая мама? Забрать его в Москву она не могла – все силы уходили на Толика. Наташа понимала, что Толик никогда не будет нормальным. Ни-ког-да. Он будет выглядеть нормальным, если она будет рядом и вовремя даст лекарство. Она пыталась объяснить это матери, но Галина Ивановна не поняла, не захотела понимать.
– Пока я жива, Тимочка будет со мной, – сказала она дочери. – Свою вину за то, что тебя такой вырастила, я уже искупила.
С Димой у Наташи отношений уже не было никаких. Они были связаны только Толиком. Дима винил в болезни сына Наташу. Она бросила старшего сына, родила больного младшего. И бросила бы этого тоже. Наплевала бы так же, как наплевала на мать и Тимочку. Все это Дима сказал ей давно, практически сразу после рождения Толика. Наташа задохнулась от таких слов.
Все эти семь лет Наташа знала только одно чувство – ненависть. Жила с ним. Она ненавидела мужа и Толика. Ненавидела врачей и учителей. Ненавидела людей на улице, продавцов в магазине. Ненавидела себя, мать и Тимочку. Ненавидела утра, дни и вечера. Ненавидела готовить, убирать. Свою квартиру ненавидела.
«Я не виновата. Так получилось. Я не хотела, чтобы так все было», – убеждала Наташа саму себя.
Тимочку в Москву привез сосед-алкоголик. Наташа открыла дверь и сползла по дверному косяку.
– Галина Ивановна, мама твоя, умерла, – сказал сосед, – похоронили. Тебе она велела не звонить.
Наташа заплакала. Сосед уехал. Тимочка так и стоял в прихожей. Наташа плакала тихо, без истерики, но слезы лились и лились. «Мама… Что теперь делать? Тимочка такой большой… Толю надо из школы забирать… Дима придет с работы… мама… мама умерла… что теперь делать?…» – думала она.
Толю она пошла забирать, не видя дороги, не соображая, что делает. «На автомате». Точно так же привела его домой и усадила детей обедать. Помыла посуду, села и вдруг поняла, что в квартире тихо. Непривычно тихо. Толик не кричит, ничего не требует. Она зашла в комнату и увидела, как Тимочка играет с Толиком, а Толик светится от счастья и гладит брата по руке. Наташа вернулась на кухню. Слезы продолжали течь, она уже и не пыталась успокоиться. Вечером пришел Дима.
– Мама умерла, – сказала Наташа, – Тимочка здесь.
Дима ничего не сказал. Встал из-за стола и ушел. Наташа опять заплакала.
Из детской доносились смех и голоса – двух мальчиков и мужчины.
Женщина на отдыхе
Настина мама поехала отдыхать. Казалось бы, ничего удивительного. Но Настя нервно курила. Чтобы понять причины Настиного волнения, надо было знать ее маму – Ольгу Владимировну.
Последний раз Ольга Владимировна была за границей десять лет назад. В Греции. Ездила на экскурсии, пила кофе… Зачем ей понадобилось забираться на какую-то гору, где был водружен греческий флаг, так и осталось загадкой. Но Ольга Владимировна залезла и села там под флагом. Сама она потом уверяла, что только оттуда открывался удивительный вид. Опять же, непонятно, зачем ей понадобилось национальное полотнище – на память, что ли? Она, видимо, считала, что везти в качестве сувенира тарелки, кружки или магниты на холодильник – мелко. А флаг – самое оно. Когда она раскачивала флагшток, внизу стояли три полицейские машины, а блюститель порядка вежливо предлагал мадам спуститься. Но мадам по-гречески не понимала. Постепенно под горой стали собираться люди, а флаг никак не снимался. Когда же наконец ей удалось сорвать полотнище, радости не было предела. Размахивая флагом, она начала петь: «Мы красные кавалеристы, и про нас…» Народ слушал внимательно и даже аплодировал.
Ольга Владимировна решила, что на горе она все видела и надо слезать, но только тут вспомнила, что очень боится высоты. Когда вверх – не боится, а когда вниз – то очень. Полицейский тем временем продолжал призывать мадам спуститься или озвучить свои требования. Ольга Владимировна жестами пыталась ему объяснить, что слезть была бы рада, но никак не может – страшно, поэтому не мог бы милый полицейский вызвать пожарную машину с лестницей и снять ее? Грек полицейский стоял, вытирая пот со лба, и никак не мог понять, что пытается ему объяснить эта сумасшедшая туристка. Он понял, что слезать она не собирается. Но что означают эти выкрики «И-у-и-у, пых-пых» и странные пассы руками? Через некоторое время Ольга Владимировна устала изображать пожарную машину и села передохнуть. В этот момент полицейский пришел к выводу, что делать нечего – придется вызывать пожарную машину, чтобы снять эту дамочку, которая сидит себе преспокойненько и плевать на всех хочет.