Домик в квартале Круа-Рус
Шрифт:
Жорж Сименон
Домик в квартале Круа-Рус
Жозеф Леборн выглядел бледным и утомленным. Под его мрачным взглядом я прошел в комнату, снял шляпу и пальто.
— Как раз вовремя! — пробормотал он.
— Какое-нибудь запутанное дело?
— Мягко сказано. Посмотрите-ка… — И он протянул мне листок.
— По-моему, это план виллы. Точнее маленького дома…
— Какая проницательность! Даже четырехлетнему ребенку было бы ясно, что это такое. Вы знаете квартал Круа-Рус в Лионе?
— Бывал проездом.
— Прекрасно! Домик
— А что это за черные крестики в саду и на улице?
— Полицейские.
— Смотри ты! Убитые?
— С чего это вы взяли? Крестиками обозначены полицейские, находившиеся на посту в этих местах в ночь с восьмого на девятое… Самый жирный крестик — сержант Маншар…
Я не посмел промолвить ни слова. Интуиция подсказывала мне, что самое разумное не прерывать Леборна, который смотрел на чертеж таким же сердитым взглядом, как и на меня.
— А вас не интересует, почему полицейские были именно на этих местах?
Я молчал.
— Они находились там, потому что накануне лионская полиция получила письмо следующего содержания: «Доктор Луиджи Чечони будет убит в своем доме в ночь с восьмого на девятое».
— А доктора предупредили об этом? — спросил я наконец.
— Нет! Чечони был итальянским эмигрантом и, по всей вероятности, это дело имело политическую подоплеку. Поэтому полиция предпочла принять меры, не предупреждая заинтересованное лицо.
— И все-таки он был убит?
— Не торопитесь! Доктор Чечони, пятидесятилетний мужчина, жил в этом жалком домишке один. Сам вел свое хозяйство и каждый вечер ходил ужинать в квартальный ресторан. Восьмого вечером, как всегда, он вышел из дома и отправился в ресторан. А сержант Маншар, один из лучших полицейских Франции, ученик крупного лионского криминалиста доктора Эдмона Локара, обыскал в это время весь дом от подвала до чердака. Убедился, что там никого нет и что в дом можно проникнуть только через двери или окна, которые видны с улицы. Никаких подземных ходов или фокусов подобного рода обнаружено не было. Ничего романтического… Вы слушаете?
Хоть я и воздержался от замечаний, Леборн говорил таким тоном, словно упрекал меня за фантазерство.
— В доме ни души! И всего лишь две двери и три окна, за которыми нужно было наблюдать! Другой поставил бы на пост одного-единственного полицейского, только и всего! А сержант Маншар мобилизовал пятерых, по одному на каждый вход и окна, и сам занял удобное место для наблюдения. В девять вечера на улице показался силуэт доктора. Он возвращался домой в полном одиночестве. Вскоре на первом этаже, где помещалась его спальная, зажегся свет. С этого момента полицейские были начеку. Никто из них не отлучался со своего поста. Через каждые четверть часа Маншар обходил группу. В три часа утра керосиновая лампа в комнате Чечони угасла. Сержант заколебался. Затем все же решил войти, открыв входную дверь отмычкой. Доктор Чечони сидел
Доктор даже не успел снять пальто. Шляпа скатилась на пол, рубашка, костюм и руки были перепачканы кровью. Пуля из шестимиллиметрового браунинга застряла менее чем в сантиметре от его сердца.
Я с удивлением смотрел на Леборна. Его подбородок слегка подрагивал.
— В дом никто не входил! И никто не выходил из него! — пробормотал он. — Клянусь в этом, как если бы я сам находился на посту, потому что прекрасно знаю сержанта Маншара. И не думайте, что в доме Чечони был найден пистолет! Ни в камине, ни даже в канализации его не оказалось! Не было его и в саду. Снаружи стрелять не могли, в противном случае было бы разбито стекло. Посмотрите на план. Запечатлейте его в памяти. И, может, даст бог, вернете надежду этому несчастному сержанту Маншару, который потерял сон и покой и уже начинает считать убийцей себя.
Я неуверенно спросил:
— Что вы знаете о Чечони?
— Когда-то он был богат. Мало занимался медициной, но зато очень увлекался политикой, в результате чего и был вынужден эмигрировать.
— Он женат или холостяк?
— Вдовец. Его единственный сын учится в Аргентине.
— На какие средства он жил в Лионе?
— На субсидии, которые, якобы, получал от своих политических единомышленников. На плату за медицинские осмотры больных, которые он время от времени устраивал в итальянской колонии.
— Из дома что-нибудь исчезло?
— Никаких следов ограбления.
Не знаю почему, но в это время меня разобрал смех. Вдруг мне показалось, что какой-то мастер мистификаций решил позабавиться, преподнеся Жозефу Леборну запутанную задачу, дабы преподать ему урок скромности.
Заметив, что губы мои растянулись в улыбке, он схватил план и шумно плюхнулся в кресло.
— Если вас осенит какая-нибудь идея, поделитесь со мной!
— Вряд ли мне удастся открыть что-нибудь раньше вас!
— Спасибо! — проговорил он сухо.
Я принялся набивать свою трубку. Затем закурил ее, не обращая внимания на моего приятеля, который был готов вот-вот взорваться.
— Я бы попросил вас не ерзать и не дышать так шумно, — проворчал он.
Прошло ровно десять неприятных минут. Я невольно представил себе черные крестики, которыми были обозначены полицейские. Вся эта история, которая сначала рассмешила меня, теперь начала действовать подавляюще. Вообще в данном случае не могло быть и речи ни о психологии, ни о чутье, разве только о геометрии.
— Этот Маншар, — спросил я внезапно, — не служил в свое время медиумом гипнотизеру?
Жозеф Леборн не соблаговолил мне даже ответить.
— А много было у доктора политических врагов в Лионе?
Он пожал плечами.
— Вы уверены, что его сын действительно находится в Аргентине?
На этот раз он удовлетворился тем, что вынул у меня изо рта трубку и положил ее на камин.
— Есть у вас фамилии всех полицейских?
Он передал мне небольшой листок. Фамилии были написаны по порядку расположения полицейских вокруг дома.