Домовенок Кузька
Шрифт:
— Не уйдешь! Улюлю! — заревел поток, потащил, закрутил Кузьку, как щепку, пока рубаха не зацепилась за куст. Хорошо, рубаха крепкая, держит своего хозяина.
Но и печальному, и страшному бывает конец. Перестал дождь. Улетел ветер. Каплют капли с веток. Шлепают лягушки по лужам. Им хорошо. Они знают, куда прыгать. А Кузька так и будет висеть тут, как мокрый лист, потом, как сухой, потом осыплется и замерзнет под снегом.
— А, вот ты где! Что ты тут делаешь? — Возле куста, рот до ушей, стоял Лешик. — Или ты правда домовой, ежели моего дедушку не знаешь?
И
— А не знает ли твой дед маленькую деревню у небольшой речки? — стуча зубами поинтересовался Кузька.
— Дедушка Диадох все знает! — ответил Лешик. — Побежали к нему! Куст Колючие лапки, отпусти моего друга!
Куст зашелестел и еще крепче обхватил домовенка.
— Говоришь, спас его? Поток тащил его в Бездонный овраг? Какой ты хороший, куст Колючие лапки! Спасибо тебе!
Ветки отпустили Кузьку.
— Поклонись кусту, — шепнул Лешик. — Он это любит.
Пришлось кланяться кусту. А потом и куст Колючие лапки долго махал вслед друзьям всеми своими листьями и колючками.
БЕРЛОГА
Маленький домовенок вслед за маленьким лешонком выскочил на большую поляну. Посреди — бугор, на бугре — сосна, красная, как огонь в печи. Большой корявый пень под сосной качнулся, приподнялся. Под ним открылась дыра. Из дыры, упираясь в землю корнями, полез еще один корявый пень. Кузька наутек от такого ужаса.
— Постой, сынок, погоди чуток! — добрым голосом крикнул ему пень. — И ты, Лиса, постой!
Пень шагнул к кустам и вытащил из них рыжую Лису.
Тут Кузька разглядел, что у пня не корни, а руки и ноги.
— Ты смотри, зайчишек молоденьких не лови. Они у меня все на счету, — сказал живой пень, держа в руках Лису. — Вот разведется у нас побольше зайцев, тогда и гоняйся за лопоухими.
Пень погрозил Лисе пальцем и поставил на землю. Морда у Лисы была такая, будто она сама только что держала кого-то поперек живота, учила уму-разуму. Быстро оглядев Кузьку, Лиса гордо ушла в кусты.
Так вот какой дедушка Диадох! Руки-ноги похожи на корни, волосы — на сухую траву, борода — на мох, а глаза — как ясное небо.
— А это кто же? На кого похожий? — спросил дед Диадох, разглядывая Кузьку. — Для медвежонка слишком голый. Для лягушонка слишком лохматый. Водяной посуху не ходит. На кикимору не очень похож. И весь трясется. Уж не родня ли ты нашей осине?
Кузька так стучал зубами, что дятлы на стук откликались.
— Да он озяб! — Дед схватил домовенка, утащил его под пень, в черную нору, и опустил во что-то шуршащее, мягкое, теплое.
Когда глаза привыкли к темноте, Кузька разобрал, что сидит в коробе с сухими листьями.
— Сколько живу на свете, — удивлялся дед, — таких лешонков не видал.
— Он не лешонок, дедушка. Он — домовенок.
— А-а. То-то, гляжу, больно дикий. Из роду домовых, говоришь? Слыхать слыхал, видать не видал. Это растет на тебе или как? — тронул он Кузькину одежду, с которой текла вода.
Вместо ответа Кузька начал стаскивать мокрые лапти, рубаху.
— Вот-вот, так я и думал. Скидывай, сынок, погрейся чуток, — ласково приговаривал дед Диадох, забирая одежду и укладывая дрожащего Кузьку поглубже в короб. — Лежи, согревайся, сил набирайся. Деревья по осени тоже листву сбрасывают, холодную да мокрую. Весной новая вырастет.
— У меня не вырастет! — испугался Кузька.
— Зато высохнет! — успокоил его дед, укутывая по самую шею сухими листьями. — А это что? — и взял у Кузьки сундучок.
— Там тайна, дедушка! — еще больше испугался Кузька.
— Ну, коли так, береги ее! — сказал дед, помогая запрятать сундучок на самое дно короба.
Кузька огляделся. Батюшки, сколько змей, целые выводки! Не сразу догадаешься, что это извиваются и свешиваются с потолка корни деревьев.
Раз восемь в дверь заглянула любопытная заячья мордочка. То ли восемь зайцев один за другим прибегали взглянуть на Кузьку, то ли заяц, которого старый леший спас от Лисы, заглядывал восемь раз.
По углам и вдоль стен берлоги стояли еще короба и корзины, а в них что-то шевелилось, шуршало, потрескивало.
Кузька то и дело ловил на себе взгляды крошечных блестящих глаз. Какие-то малявки сидели на корнях, ползали по стенам и смотрели, смотрели на домовенка.
— А ну, кыш отсюда! — прогнал дед лесную мелочь и, смеясь, повторил: — Так тебе наша осина не родня ли?
— Мне деревья не родные. Мне бы что-нибудь поесть, дедушка.
Дед Диадох, задумчиво пожевав губами, принес из темного угла сухую лягушку.
— Кормись, сынок!
Кузька не стал есть сушеную лягушку.
— Не любит, — сокрушался дед. — Я журавлю берег. Деревом ее, бедную, придавило. Может, это хочешь? — и принес из другого угла пучок сухой душистой травы.
Кузька понюхал и отвернулся.
— Не умеет! — вздохнул дед. — А ничего, вкусная, я пожевал. Лосятам закуску припас к зиме. Да скажи нам, чем ты сыт бываешь?
— Блинами! Пирогами! Молоком! Киселем! Кашей! Репой! Квасом! Щами! Хлебушком! — единым духом выпалил Кузька и облизнулся.
— Сколько незнакомых вещей есть на свете, — покачал головой дед. — Век живи…
— Век учись, — вздохнул домовенок.
— И у вас так говорят? — обрадовался дед. — Ну, коли помыслы у нас одинаковые, то и вкусы одинаковые найдутся. Повернись да оглянись. Может, выберешь чего по вкусу?
Кузькины глаза, привыкшие к темноте, мигом разглядели большущую корзину с орехами.
— Э, да у тебя вкусы, как у белки! — рассмеялся дед и притащил еще два короба: один с шишками, другой с сухими грибами.