Дон Кихот. Часть первая

Де Сервантес Сааведра Мигель

Прослышав о том, что Дон Кихот возвратился, прибежала и жена Санчо Пансы, которой было известно, что муж ее последовал за ним в качестве оруженосца, и, едва увидев Санчо, она прежде всего осведомилась, здоров ли осел. Санчо ответил, что осел здоровее своего хозяина.

— Благодарю тебя, господи, за великую твою милость, — сказала она. — Ну, а теперь скажи-ка, дружочек, много ли ты заработал на своей оруженоске? Обновку-то ты мне привез? А башмачки детишкам?

— Ничего такого я, женушка, не привез, — отвечал Санчо, — зато я привез кое-что поважнее и посущественнее.

— Вот этому я очень рада, — заметила жена, — покажи-ка мне, дружочек, это важное и существенное, я хочу поглядеть, тогда душа моя будет довольна, а то, пока ты там скитался целую вечность, я вся истомилась и извелась.

— Дома покажу, жена, — объявил Панса, — а пока что утешься: если мы, господь даст, еще раз поедем искать приключений, то ты увидишь, что я скоро стану графом или же губернатором острова, да не какого-нибудь там захудалого, а самого что ни на есть лучшего.

— Дай-то бог, муженек, это нам вот как пригодится. А только скажи мне, что такое остров, я что-то не могу взять в толк.

— Осла

медом не кормят, — отрезал Санчо, — придет время — узнаешь, да еще рот разинешь, когда твои вассалы станут величать тебя ваше сиятельство.

— Что ты несешь, Санчо? Какие такие сиятельства, острова и вассалы? — воскликнула Хуана Панса (так звали жену Санчо, ибо хотя она и не была с ним в родстве, но в Ламанче принято, чтобы жены брали фамилию мужа).

— Не все сразу, Хуана, не торопись, довольно и того, что я сказал тебе правду, пока держи язык на привязи. Между прочим могу тебе сказать, что нет ничего приятнее быть почтенным оруженосцем какого-нибудь этакого странствующего рыцаря, искателя приключений. Правда, чаще всего попадаются приключения не такие, каких бы тебе хотелось: в девяноста девяти случаях из ста все получается шиворот-навыворот. Это я на себе испытал, потому в иных случаях меня подбрасывали на одеяле, в иных лупили. Однако со всем тем до чего ж хорошо в ожидании происшествий скакать по горам, плутать в лесах, взбираться на скалы, посещать замки, останавливаться на каких угодно постоялых дворах и при этом ни черта не платить за ночлег!

Такую беседу вели между собой Санчо Панса и его жена Хуана Панса, а в это время ключница и племянница Дон Кихота ухаживали за ним, раздевали его и укладывали на старую его кровать. Он смотрел на них блуждающим взором и никак не мог понять, где он находится. Священник, сообщив племяннице, чего стоило доставить его домой, сказал, чтобы она как можно лучше позаботилась о дяде и чтобы они обе были начеку, а то, мол, он опять убежит. Тут снова подняли они страшный крик, снова стали посылать проклятия рыцарским романам, снова стали молить бога, чтобы сочинители подобных врак и нелепостей провалились сквозь землю. Одним словом, священник оставил их в смятении и страхе, ибо они полагали, что, как скоро дело пойдет на поправку, дядя их и господин тот же час их покинет, и чего они опасались, то как раз и случилось.

Однако ж автор этой истории, несмотря на то, что он со всею любознательностью и усердием допытывался, какие именно деяния совершил Дон Кихот во время третьего своего выезда, так и не мог обнаружить на сей предмет каких-либо указаний, — по крайней мере, в летописях подлинных; только в изустных преданиях Ламанчи сохранилось воспоминание о том, что, выехав из дому в третий раз, Дон Кихот побывал в Сарагосе и участвовал в знаменитых турнирах, которые в этом городе были устроены, и там с ним произошли события, достойные его неустрашимости и светлого ума. О смерти его и кончине также ничего не удалось узнать, и так бы автор ничего не знал и не ведал, когда бы счастливый случай не свел его с одним престарелым лекарем, обладателем свинцовой шкатулки, найденной, по его словам, среди развалин какой-то древней часовни, которую восстанавливали; и вот в этой-то самой шкатулке оказались пергаменты, на которых готическими буквами были написаны испанские стихи, в коих содержались сведения о многих подвигах Дон Кихота, о красоте Дульсинеи Тобосской, о наружности Росинанта, о верности Санчо Пансы и о погребении самого Дон Кихота, а также несколько эпитафий и похвальных стихов нраву его и обычаю. И те из них, которые удалось прочитать и разобрать, правдолюбивый автор этой новой и доселе невиданной истории здесь приводит. При этом за огромный труд, который пришлось положить на розыски и копанье в архивах Ламанчи, дабы вытащить помянутую историю на свет божий, автор не требует от своих читателей никакой другой благодарности, кроме того, чтобы они отнеслись к ней с таким же доверием, с каким люди здравомыслящие относятся к рыцарским романам, которые пользуются ныне таким успехом: это вполне вознаградит и удовлетворит его и подвигнет на то, чтобы извлечь и разыскать другие, если и не столь правдивые, то, во всяком случае, не менее занятные и увлекательные.

Вот первые слова пергамента, обнаруженного в свинцовой шкатулке:

Академики из Аргамасильи, местечка в Ламанче, на жизнь и на кончину доблестного Дон Кихота Ламанчского

Hoc Scripserunt [294]

Черномаза, академика Аргамасильского,

на гробницу дон Кихота

эпитафия

294

Написали следующее (лат.)

Скиталец, словно Грецию — Язон [295] , Прославивший ламанчские пределы; Чудак, чей ум, как флюгер заржавелый, И ветрен был, и столь же изощрен; Певец, меж виршеплетов всех времен, Быть может, самый тонкий и умелый; Боец, настолько яростный и смелый, Что до границ Катая [296] славен он; Тот, кто, затмив собою Амадисов, Гигантов, словно карликов, сражал; Тот, кто был даме предан всей душою; Тот,

кто, вселяя зависть в Бельянисов, Верхом на Росинанте разъезжал, Почиет под холодной сей плитою.

295

Язон (миф.) — предводитель аргонавтов, отправившихся на поиски золотого руна.

296

Катай — так назывался в средние века Китай.

Крохобора, академика Аргамасильского,

In Laudem Dulcineae De Toboso [297]

сонет

Ты, кто узрел сей толстогубый рот, Внушительную стать и лик курносый, Знай: это Дульсинея из Тобосо, Которою пленился Дон Кихот. О ней мечтал он ночи напролет, Монтьеля травянистые откосы И Сьерры Негры [298] голые утесы Исхаживая, пеший, взад-вперед, В чем Росинант повинен… О светила! Зачем судили вы, чтоб в цвете лет С обоими произошло несчастье? Ее красу от нас могила скрыла, А он, хотя узнал о нем весь свет, Погублен ложью, завистью и страстью.

297

В похвалу Дульсинее Тобосской (лат.)

298

Сьерра Негра то же, что Сьерра Морена — горная цепь, отделяющая Кастилию от Андалусии.

Сумасброда, остроумнейшего академика Аргамасильского,

в похвалу Росинанту, коню дон Кихота Ламанчского

сонет

На тот алмазный трон, где столько лет Марс восседал, от крови весь багровый, Взошел Ламанчец и рукой суровой Над миром поднял стяг своих побед. В столь грозные доспехи он одет, Столь остр его клинок, разить готовый, Что новый сей герой в манере новой Быть должен новой музою воспет. Британию до звезд во время оно Отвага Амадиса вознесла, Его сынами греки знамениты; Но днесь Кихот введен во храм Беллоны [299] , И гордая Ламанча превзошла Владенья грека и отчизну бритта. Его дела не могут быть забыты: Ведь Росинант — и тот таких коней, Как Брильядор [300] с Баярдом [301] , стал славней.

299

Беллона (миф.) — богиня войны у римлян, сестра Марса.

300

Брильядор — конь Роланда.

301

Баярд — конь рыцаря Ринальда.

Зубоскала, академика Аргамасильского,

Санчо Пансе

сонет

Вот Санчо Панса. Хоть он ростом мал, Но доблестью велик, и мир покуда, В чем, если нужно, я порукой буду, — Верней оруженосца не видал. Он возведенья в графы ожидал, Но не дождался, что отнюдь не чудо: С ним во вражде был свет, а свет — Иуда. Его осла — и то б живым сглодал. И на скотине этой безответной За незлобивым Росинантом вновь Потрюхал сей воитель незлобивый. О сладкие надежды, как вы тщетны! Вы нам на миг разгорячите кровь — И стали тенью, сном, химерой лживой.