Донал Грант

Хорошо, что нашей аудитории чаще всего есть дело до нравственной цели той книги, которую они взяли в руки, а насчёт журнальной критики… пожалуй, сейчас её почти не бывает — по крайней мере, в том смысле, какой имеет в виду великий и несчастный поэт. Для чего служит это вот предисловие, для оправдания или пояснения, судите сами. Полностью объяснить цель произведения смог бы, пожалуй, только сам автор,

однако до встречи с ним нам придётся какое–то время подождать. Но плох тот писатель, из книг которого было бы совершенно непонятно, зачем и для чего они написаны, так что кое–что сказать всё же можно. В принципе, можно было бы обойтись и без вступления. Предлагая российскому читателю ещё один роман Джорджа Макдональда, мы смело рассчитываем на знаменитую способность нашего народа проникать и вживаться в другое время, в чужую культуру, примеряя её на себя и не теряя при этом своей самобытности. Кроме того мы полагаемся на ничуть не менее известную и странную любовь россиян к толстым и непростым книгам, которые не прочтёшь с лёту и не разложишь по аккуратным полочкам у себя в голове.

Более 20 лет назад в США один большой поклонник Джорджа Макдональда, писатель, редактор и издатель Майкл Филлипс решил помочь нынешним американцам открыть для себя этого удивительного писателя, почти забытого и у себя на родине, и в других местах. Он начал редактировать толстые шотландские романы, «переводя» их на современный английский язык и убирая все «длинноты» и «излишества», затрудняющие чтение и замедляющие развитие сюжета. Благодаря его труду практически все герои Макдональда (а их довольно много) обрели вторую жизнь, и нам очень приятно слышать, например, о том, что недавно в Америке вышло новое издание, объединившее «Сэра Гибби» и «Донала Гранта» в один том под названием «Нищий и поэт». Именно благодаря Майклу Филлипсу впервые познакомились с Макдональдом и мы сами — познакомились и тут же полюбили его (Макдональда, а не Филлипса, хотя от всего сердца выражаем последнему свою искреннюю признательность).

Нет, читать Макдональда в оригинале действительно нелегко, и дело тут вовсе не в столетнем возрасте текста или верности автора шотландскому диалекту. Честное слово, мы понимаем, почему американские издатели решили сократить «Донала Гранта» чуть ли не вдвое и вообще выкинули оттуда не только целые главы, но даже и кое–каких персонажей. Ну зачем, скажите на милость, понадобились рассказы о черепах и кровавых людоедах? Зачем так подробно выписана Кейт Грэм, которая появляется в романе всего два раза, в начале и в конце, чтобы всего–навсего принять участие в паре разговоров? Понятно, что вопросы эти носят несколько утилитарный характер, но не всё в жизни и в литературе определяется утилитарностью, и не всегда самый короткий и быстрый путь к цели бывает самым лучшим. Поэтому мы всё же дерзнули предложить российским читателям полный вариант романа — такой, каким он был написан и впервые появился в печати в 1883 году. В конце концов, по словам самого Макдональда, ничто другое не поможет нам узнать его по–настоящему: «Ибо разве мы не узнаём человека лучше всего именно тогда, когда он делится со всей вселенной своими мыслями о предмете, который ближе всего его сердцу? А ведь книга, написанная великим мудрецом прошлого, даёт нам как раз такую возможность». Сам ДМД (так называют Джорджа МакДональда его нынешние поклонники, состоящие друг с другом в переписке), никогда не признал бы себя великим мудрецом, но нам–то, наверное, позволено будет это сделать.

Позвольте прибегнуть к помощи ещё одного мудрого и доброго человека, любившего Джорджа Макдональда и с благодарностью признававшего перед ним свой долг. Это английский писатель Клайв Льюис, известный прежде всего своими «Хрониками Нарнии» и «Письмами Баламута». «Я никогда не скрывал, что считаю его своим учителем, — писал Льюис в предисловии к составленной им антологии Макдональда. — Более того, мне кажется, у меня нет ни одной книги, где я не цитировал бы его мыслей». Кроме всего прочего Льюис был преподавателем Оксфордского университета и профессором литературы, так что в писательском искусстве он разбирался хорошо. В том же самом предисловии он писал:

«Приведись мне говорить о нём как о писателе, о литераторе, передо мной встала бы сложная критическая проблема. Если определять литературу как искусство, где средством выражения являются слова, тогда Макдональду, конечно же, не место ни в первых её рядах, ни даже, пожалуй, во вторых. В его книгах есть места,.. где его мудрость и (я осмелюсь назвать её именно так) святость торжествуют над неловкостью и неотточенностью стиля и даже совсем изживают словесную неотёсанность: фразы становятся точными, вескими, экономными, обретают остроту и проникновенность. Но надолго его не хватает. В целом строй его письма довольно посредственный, а иногда даже неуклюжий. Ему мешают не самые лучшие приёмы тогдашних церковных проповедей, порой в его словах проскальзывает многоречивость, характерная для пасторов нон–конформистских общин, иногда в них заметна извечная шотландская слабость к чрезмерной цветистости,.. иногда — некоторая слащавость, заимствованная у Новалиса… Макдональд стал романистом по необходимости, и лишь немногие из его романов можно считать хорошими, а очень хорошим не назовёшь, пожалуй, ни один. Самые удачные места в них — те, когда Макдональд отходит от привычных канонов литературной традиции в одном из двух направлений. Иногда он даёт волю воображению и приближается к фантастической аллегории — например, в характере сэра Гибби,.. — а иногда прямо пускается в длинные рассуждения и проповеди, которые были бы просто невыносимы, читай мы его книги ради сюжета, но на самом деле на редкость уместны и доставляют читателю множество радости, потому что автор, хоть и неважный романист, но великолепный проповедник. Таким образом самые драгоценные жемчужины порой обнаруживаются в самых скучных его книгах… До сих пор я говорил о романах Макдональда так, какими они показались бы любому критику с более–менее разумными и объективными стандартами. Но я не ошибусь, если скажу, что читатель, любящий святость и любящий Джорджа Макдональда — хотя кроме этого ему, наверное, нужно любить ещё и Шотландию, — непременно отыщет даже в самых неудачных его романах нечто такое, что совершенно обезоруживает всякую критику, и научится видеть странное, неловкое очарование даже в самих этих недостатках (хотя, конечно, именно так мы относимся ко всем любимым авторам)».

Ну вот, о стиле и мастерстве, пожалуй, хватит. Но помимо этого хочется упомянуть ещё один и, пожалуй, довольно важный момент. Нам кажется, что какие–то вещи и в «Донале Гранте», и в других романах Макдональда станут понятнее и ближе, если немного их предварить, заранее о них рассказать. Ведь даже при чтении Священного Писания полезно порой узнать, на какие же события и учения так рьяно реагирует апостол Павел, и почему это вдруг Иоанн так старательно подчёркивает, что сам видел, сам слышал и сам прикасался к Слову истины. Так и здесь. Джордж Макдональд тоже реагировал на то, что происходило вокруг него и в церкви, и в обществе, и писал романы, потому что в церковной кафедре ему было отказано, а не обращаться к своим современникам и соотечественникам, пытаясь пробудить их к истине, он просто не мог.

«С интеллектуальной точки зрения, история его веры — это история освобождения от богословия, в котором он воспитывался», — пишет Льюис. Благодаря почти идеальным отношениям со своим земным отцом Макдональд с самого детства знал, что вся вселенная зиждется на Божьем Отцовстве, и потому не мог не воспламеняться справедливым и пылким негодованием, когда видел, что страстное стремление к Отцу и Сыну подменяется «верой» в нужный набор богословских истин, сформулированных раз и навсегда именно таким образом, чтобы гарантировать верующему избавление от грядущего гнева и место среди «избранных». В средние века рыцари и менестрели воспевали несравненную красоту своих прекрасных дам, защищая их честь всей своей жизнью. Макдональд тоже был рыцарем, благородным рыцарем, влюблённым в Прекрасного и Всеблагого Бога, и горячо защищал Его честь, доброту и справедливость от набожной клеветы. Какой рыцарь не возмутился бы, если бы руки его дамы попросили не ради её любви и красоты, а исключительно из–за богатого приданого или для того, чтобы поскорее поселиться у неё в замке и тем самым избавиться от необходимости скитаться в лесу, полном диких зверей? А чем лучше верить в Бога исключительно ради того, чтобы избежать адского пламени и надёжно «застолбить» за собой местечко на Небесах? Хорошо, что Бог не горд и ради того, чтобы спасти упрямое человечество, не погнушается и подобными побуждениями (как не погнушался отец принять блудного сына, решившего вернуться домой только потому, что страшно проголодался). Только ведь на самом деле избавление от ада и место на Небесах — это всего лишь побочный эффект, и главная цель Божьих и человеческих усилий состоит совсем в не этом. Конечно, даже этот совершенно необыкновенный, замечательный побочный эффект служит отличной мотивацией для нас, неспособных по–настоящему желать святости, и дан нам по несказанной Божьей милости: хотя бы так приманить нас к Нему, дать первый вкус в надежде на то, что через какое–то время в нас всё–таки пробудится подлинная любовь. Макдональд прекрасно это понимает и продолжает надеяться даже в самых безнадёжных случаях, веруя в безграничность и всесилие Божьей любви, — и всё–таки негодует и протестует, слыша, как Богу приписывают жестокую несправедливость и равнодушие, изо всех сил пытаясь выставить это как святость и благочестие. Он плохо переносит попытки священников запихнуть живую Божью истину в неуклюжую терминологию закона, чтобы полегче и попонятнее объяснить себе и другим изумительную тайну, в которую жаждут заглянуть ангелы, — но признаёт и понимает, что чаще всего намерения у них самых благие, и с облегчением надеется, что «апостольское проклятие на них всё–таки не падёт»: ведь они сами приняли эти измышления из сотых рук и всего лишь стараются найти выход из собственных сомнений, пытаясь оправдать Бога (Которого не знают и Который, как ни крути, в глубине души кажется им не слишком–то хорошим и справедливым) перед своей совестью и людьми, думая, что тем самым преданно Ему служат.

Это, наверное, и отличает Макдональда от многих других «бунтовщиков». Вернёмся к Льюису: «Девятнадцатый век дал нам немало похожих историй, но случай Макдональда отличается от остальных одной знаменательной особенностью. Чаще всего человек не довольствуется тем, что отвергает постылые учения, но начинает ненавидеть и людей, своих предшественников, и даже всю ту культуру, весь тот образ жизни, с которыми они связаны… Но в Джордже Макдональде я не вижу ни единого следа личной обиды. Нам не приходится отыскивать для его воззрений какие–то смягчающие обстоятельства. Напротив, он сам, прямо посреди своего интеллектуального бунта, заставляет нас, хотим мы того или нет, увидеть элементы реальной и, быть может, незаменимой ценности в том самом учении, против которого он так ревностно восстаёт». Макдональд видит и признаёт закономерность чужих намерений, что, правда, не мешает ему добавить, просто и искренне: «Я всегда буду только рад, если из этих намерений ничего не выйдет».

Всё это позволяет нам надеяться, что «Донал Грант» окажется довольно нужным и своевременным романом. Наверное, никогда не будет лишним напомнить себе об опасности забыть о том, что истинная вера состоит не в умственном согласии со стерильно чистыми доктринами и даже не в привычно–набожных поступках, а в живом и чистосердечном доверии и послушании Самому Богу и Его Сыну посреди реальной, непростой, неприглаженной и непредсказуемой жизни. «Но ведь в Библии сказано, что мы должны не делать, а верить!» — в отчаянии думает про себя измученная девушка, услышав рассуждения Донала. Что ответил ей д–р Макдональд и чем всё это закончилось, узнайте лучше сами. А мы искренне радуемся вашему новому знакомству с душой и мыслями Джорджа Макдональда и желаем вам ещё лучше узнать и полюбить и его, и его Бога.