Шрифт:
Зыряновой Г.В., прекрасному педагогу, специалисту в области литературы и русского языка.
Предисловие
На репетицию в красный уголок я пришёл заранее. Следом за мной, будто ждал меня за дверью, зашёл Николай Палыч. Пока я доставал баян из футляра, он полюбопытствовал: умею ли я играть «Матаню» и «Воронежские страдания». Вот душа человек! Нашёл о чём спрашивать! Да я ещё с соской во рту слушал эту чудную музыку и шевелил в воздухе непослушными пальчиками, словно нажимая мнимые клавиши. Как говорится, с материнским молоком впитал все замысловатые коленца, что веками собирались и хранились мудростью народной. Я взял первый аккорд «Матани». Николай Палыч вдруг подпрыгнул. Мне подумалось, он тут же пустится в пляс. Нет.
Моим пальцам дай лишь волю. Стали выгребать из сусеков такие коленца, пальчики оближешь! Пустил переборчики вход, чтоб достали до самой глубины души, да не царапнули, а копанули на полный штык, дабы облегчить душу. А коль переборчики пошли, ну, это уже настоящая рассыпуха. Эх! Сюда бы пяток воронежских баб, и не знаю, что стало бы с полами красного уголка. А ещё я подумал, что стало бы с Николай Палычем, если бы вместо меня заиграл Толя Корольков, мой закадычный друг юности, который впоследствии стал и является лучшим гармонистом России.
Краем уха слышу, в коридоре стали собираться студенты на репетицию. И Николай Палыч услышал. Резко поднялся, вытер лицо платком, извинился:
– Прости минутную слабость,– и вышел вон. Так случалось перед каждой репетицией.
И у таких людей, оказывается, бывают минуты слабости. Не человек, а кремень, утёс, скала. Вспомнились, как потом он мне говорил, далёкие детские годы. Дедушка иногда доставал из кованого сундука Елецкую гармошку. Вечерами слышалась незабвенная Матаня, краковяк, Елецкие страдания.
Вот таким образом я сблизился с донским казаком, директором горно-металлургического техникума (по-нынешнему колледжа). Николай Палыч Лесников иногда казался чудаковатым. Дисциплина у него была железная. Будь то будни, выходные, или просто праздничные дни, он, хоть проверяй часы, появлялся в общежитии ровно в шесть утра и поднимал всех на ноги на физзарядку. По выходным и праздничным дням тех, кто любил понежиться в постели, слегка журил: «Так всю жизнь проспишь, и вспомнить будет нечего». А уж что говорить про занятия. Попробуй, какой ни будь студент опоздать к началу! До урока ещё пять минут, а коридоры техникума пусты, как тундра в зимнюю стужу. Одинокую муху, что за занавеской дребезжит крыльями о стекло, слышно аж в другом конце длинного помещения.
Предки Лесникова со времён Петра жили на слиянии двух рек: Дона и Воронежа. Мастерили лодки, баркасы и всё, что двигалось по рекам. Дальнейшая жизнь чуть потеснила их, и они осели на границе с Ростовской областью. По всяким меркам стали донскими казаками. Николай Палыч гордился своим происхождением, «казачьей кровью», как он выражался. Это как раз и заставляло его «чудить». Но обо всём по порядку.
Судьба свела меня с ним на Колыме. Он намного раньше меня по распределению ВУЗ-а приехал в этот суровый край. Той же дорогой, но с опозданием на четверть века прибыл туда и я, т.е. по распределению. Директор местной музшколы, где мне предстояло трудиться, не покладая рук, прикрепил меня к дополнительному заработку: руководить художественной самодеятельностью в техникуме. Надо честно признаться, ехал я на Колыму не только «за туманом и за запахом тайги». Мечта иметь «жигулёнка» не одного меня сводила с ума. Тогда в моду входили «копейка» и «трёшка». Зарплата в техникуме, а она была неплохой, оказалась кстати. А что же ещё нужно было молодому человеку, решившему не отставать от жизни, шагать в одном
Должен вам заметить, что культурная жизнь колымчан, так называемый заслуженный отдых в выходные дни своей организованностью намного превышал тот досуг, который бывал на европейской части страны. Возможно, уровень колымских мероприятий был пониже «материковских». Но он был в любом посёлке, в любой деревушке, в отличие от деревень европейской части. Они вообще не знали, что такое концерты. Здесь же, на Колыме…
Вот как чешется моя душа рассказать о такой прелести. Например. Пришла пора заготовки грибов (к иному выходному ягоды созревали). Выбирается в лесу грибное место недалеко от посёлка, а этих мест хоть пруд пруди,– везде грибы, под каждым кустом. Продторг на поляне устанавливает огромные чаны для варки и мариновки грибов. Жгут под ними костры, кипятят для этого воду. Тем временем жители посёлка, как дружная семейка и мал и стар, с лукошками ходят по лесу, кто с вёдрами, кто с рюкзаками. Набив их доверху, сносили к чанам. Обязательно каждый взвешивал набранное, ибо после этого учётчики выдавали справку, по которой в магазинах можно было получить необходимые, но редко доступные вещи, как то: шубки детишкам, радиоприёмники, магнитофоны. В конце дня уставшие грибники располагались на поляне. Кузов открытого грузовика превращался в импровизированную сцену. Завершалось всё концертом, где сегодняшний артист и зритель на поляне никто иные, как соседи по квартире или по дому.
Представляю всё это и с ножом к горлу подступает вопрос:
–Господа дерьмократы! Вас не прошибает слеза от этой идиллии?!!! А я плачу, ибо дружнее наших людей трудно было подыскать в подлунном мире. Вам, обворовавшимся и обожравшимся, недосуг помнить о таких «мелочах». Поскорее набить карманы, пока не дали по рукам! Конечно, Вы сейчас станете утверждать, что, живя по-старому, нам бы многим не видать компьютеров, не сидеть в Интернете. Но вы и это испохабили! Благодаря Вам мировая паутина превратилась в огромную мировую помойку. Мат на мате и матом погоняет. Побереги Боже!
Простите, бесценный мой читатель, за то, что сбился с намеченной дороги. Но согласитесь, трудно, очень трудно сознавать, что всё бездумно разрушено и возврату не подлежит.
Так вот стал я прирабатывать в техникуме, а за одно и сблизился с Донским казаком. Николай Палыч ввёл меня в своё окружение, а оно было далеко не ординарным. Когда собирались вместе по выходным и праздникам, то проводили всевозможные казачьи ритуалы. Сам Николай Палыч был, как бы атаманом. Другие участники имели разные звания. Тут были вахмистр, хорунжий и сотник, есаул, даже два полковника. Меня они дружно приняли в свою когорту. Присвоили звание полковника, уж не знаю, за какие заслуги.
И самое главное. В довольно просторной комнате, где проходили церемонии и ритуалы, на стене под самым потолком был прикреплён большой портрет М.А.Шолохова. Вокруг этого портрета, а вернее человека, всё крутилось и вращалось. Вроде бы взрослые, солидные люди на какое-то время становились детьми, простодушными и непосредственными, беззаботными весельчаками и балагурами. Тут обсуждались семейные и житейские вопросы. Темы были разнообразные, но ни в коем случае о работе. О ней никто и не вспоминал. Наверное, в негласном уставе было запрещено говорить на эту тему. Надо заметить, что по такому же негласному уставу на работе никто и никогда не вспоминал о «детских шалостях» накануне.
На таких вечеринках – посиделках всегда была дружелюбная шутливая обстановка. Друг над другом подтрунивали, подшучивали, но злобы, даже малейшей зависти и в помине не было.
Длинный стол от одной стенки комнаты, до другой был заставлен разными закусками и выпивкой. К выпивке никто никого не принуждал. Соблюдался колымский закон,– каждый наливал себе сам. Душа меру должна знать!
Для женщин был большой выбор европейских вин, начиная от сладкого «Бисера» и кончая кислым «Тырнова». Мужчин тешила просто «Водка» и «Пшеничная водка», «Столичная водка» и «Старка», «Черные Тучи» 63 градусов крепости и просто чистый спирт в графинчике, а с ним рядом стояла бутылка минеральной воды. Те, кто помнит старые времена, сейчас, наверное, слюнки глотают. Ещё бы!!! Тогда мы отраву, которой сейчас потчуют нас торгаши, не пили.