Дополнительный человек
Шрифт:
Раковины не было – там был только душ и туалет. Над унитазом в рамке висел рисунок с изображением викторианской женщины, держащей перед лицом веер.
– Вы чистите зубы в раковине на кухне? – спросил я.
– Да, – ответил мистер Гаррисон, – когда вспоминаю, что это следует сделать.
Он спустил воду в унитазе, чтобы показать, что тот действует, и унитаз издал громкий звук, похожий на звук двигателя. Хозяин извинился в следующих словах:
– Он работает, но я думаю, что в нем бортовой мотор. Мне нравится представлять, что это – яхта, направляющаяся в открытое море. Водопроводчик, должно быть, стянул его с лодки на Лонг-Айленде –
Выйдя из ванной, мы прошли через спальню и затем через кухню в гостиную, все заняло примерно десять шагов. Это была самая большая комната в квартире, и именно здесь оранжевая дорожка заканчивалась – пол был покрыт двуцветным ковром светло-оранжевого и коричнево-оранжевого оттенков. Это был оранжевый океан, в который, словно река, вливалась дорожка, а над океаном высились два окна, выходящие на север, с плотными грязными занавесками. Отсюда открывался вид на задние окна здания на Девяносто четвертой улице. Над крышами темнело синее небо раннего вечера.
– Здесь я сплю, – сказал мистер Гаррисон, указывая на узкую кушетку у стены с окном. – Но это также общая комната для отдыха. Похоже на казарму, но это можно будет подправить.
Рядом с его кроватью-кушеткой стоял кофейный столик, который походил на микроскопическую модель всей квартиры – он был завален сотнями центовых монеток, нераспечатанных конвертов, распечатанных пачек аспирина, еще здесь был бокал из-под вина и чаша, заполненная рождественскими шарами, которые умудрялись блестеть через слой пыли.
Еще было два одинаковых деревянных стула с мягкими сиденьями. Мистер Гаррисон сел в правом углу, а я присел на стул рядом с его кроватью.
– Теперь, наверное, нам следует поговорить, – сказал он. – Посмотреть, насколько мы совместимы… Еще раз назовите свое имя! Что-то вроде В. Эвза?
– Ивз, – ответил я. – Луис Ивз.
– Звучит по-английски. Но вы похожи на немца. Вы немец?
– Нет… однако со стороны отца у меня есть австрийские корни, – сказал я, и это не было ложью, хотя все равно в определенной степени это была ложь. Одна из странностей моей жизни заключается в том, что, будучи стопроцентным евреем и внутренне чувствуя себя евреем, я имею абсолютно арийскую внешность. У меня белокурые волосы, голубые глаза, я приблизительно шести футов ростом, моя фигура достаточно стройная и определенно имеет атлетический рисунок. Мой нос близок к тому, чтобы выдать меня, но большинство смотрит на мои волосы и, естествен – но, предполагает, что нос – орлиный или римский, тогда как на самом деле он еврейский.
Я испугался, что мистер Гаррисон может не любить евреев, и именно поэтому наврал ему об Австрии. Истина же состоит в том, что мой отец происходил из Австро-Венгерской империи, существовавшей до Первой мировой, хотя это вовсе не объясняет моей блондинистости. Семья моего отца да и он сам совершенно черные. Моя белобрысость идет от мамы, со стороны ее родственников, которые являются русскими евреями, из одного местечка под Одессой, где светловолосые евреи не являются чем-то необычным. Я не стал говорить мистеру Гаррисону о России, потому что австрийское наследство лучшее прикрытие, подумал я. И, будучи арийцем, я представляю собой более желанного квартиранта. Это слабость моего характера – что я всегда пытаюсь спрятать свое еврейство.
– Должно быть, они сменили фамилию на Ивз на Эллис-Айленде, – сказал мистер Гаррисон.
– Обычная иммигрантская история, – сообщил я, хотя и не стал объяснять,
– Австриец, – задумался он, а потом улыбнулся: – Вы могли бы быть потерявшимся принцем из династии Габсбургов.
– Не думаю, – сказал я, хотя воспринял это замечание как комплимент.
– Надежда вещь хорошая, – сказал он. – В вас, может быть, течет королевская кровь и вас ждет громадное состояние, о котором вы даже не подозреваете. – Он незаметно перешел на свой обычный акцент, который звучал почти как английский, но на самом деле был хорошо выраженным монотонным американским, акцентом среднеатлантического побережья, а с него перешел на крестьянский ирландский: – Но тем не менее ты вынужден искать прибежище в моем доме.
Я смущенно улыбнулся. Мистер Гаррисон был большим эксцентриком, и я чувствовал себя пугалом в его присутствии. Мне хотелось изумить его, произвести на него впечатление, но в голове крутились лишь приятные и вежливые слова.
– Где вы живете сейчас? – спросил он.
– В Нью-Джерси, – ответил я.
– Почему приехали в Нью-Йорк?
– Несколько лет я преподавал, но хочу заняться чем-то новым… Я вроде как ищу себя. – Я подумал, что он может оценить подобную сентиментальность, поскольку в объявлении говорилось, что он – писатель.
– Вам не удастся найти себя в Нью-Йорке. Нью-Джерси куда больше подходит для этого. Намного меньше испорченности.
Я не был уверен, что следует отвечать на замечание об испорченности, и тут заметил над головой мистера Гаррисона изображение Девы Марии на деревянной доске. Я пробормотал:
– Я пошутил, на самом деле я не ищу себя. Я просто хочу начать новую карьеру.
– Почему вы больше не хотите преподавать? – спросил он.
– У нас в школе проблемы с бюджетом, а я – новичок, так что меня уволили. – Я врал так честно, как мог. – Я решил, что это – шанс попробовать что-то новенькое.
– Где вы преподавали?
– В Принстоне.
– В Принстоне?!
– Не в университете, в частной школе, которая называется «Претти Брук». Я преподавал только в седьмом классе. Хотя ходил гулять в университет и пользовался библиотекой.
– Каков Принстон в наши дни? Мой дядя учился там. Прежде он был великолепен. Но теперь они разрешают учиться и женщинам. Это все разрушило, я уверен, превратило Принстон в университет Среднего Запада.
– Университет по-прежнему превосходный, – возразил я. – Нет причин, почему женщины не могут в нем учиться.
– Я против образования женщин, – заявил мистер Гаррисон. – Оно притупляет их чувства, их инстинктивные порывы. Влияет на их поведение в постели и обедняет их способности к кулинарии.
– Вы в самом деле в это верите? – Он слишком эксцентричен, подумал я, слишком ненормален. Как я смогу ужиться с ним? И в то же время я находил его очаровательным и хотел ему понравиться.
– Да, – отвечал он. – Женщины не должны получать образование. Они становятся невыносимыми. Находят себе работу, думают, что они равны мужчинам. Хотя во всех отношениях ниже мужчин… Они могут быть хорошими матерями и хорошими кухарками. Больше всех мне нравятся женщины в Уильямсбурге. Хасидские женщины. Похоже, у них правильное отношение к жизни. Они носят льняные полосатые платья, как Мэри Пикфорд. Но мне совершенно не нравятся костюмы мужчин. Не слишком привлекательно заплетать волосы в косичку, и черные шляпы тоже не слишком хороши. Они должны избавиться от этих шляп.