Дориан: имитация

Селф Уилл

— Что? — Бэз, не поверив услышанному, в испуге отшатнулся.

— Хочу смешать «спидбол», уколоться, а потом отсосать у тебя так, как никто еще не отсасывал; не спускай с меня глаз.

— О Господи, нет, Дориан… я не смогу… я пять лет оставался чистым, мне это не нужно… я не хочу…

Дориан извлек из шкатулки поблескивающую вещицу — сталь и матовое стекло. Взгляни, — сказал он, — старинная работа, откалиброван настолько точно, что одного лишь кровяного давления хватает, чтобы наполнить его — прекрасная вещь, правда?

— О Господи, о нет, даруй мне мужество… — бормотал Бэз.

— И остальное все чистое, героин, амфы, кока, самое то, что

нужно.

— Я не прикасался к ним пять лет, Дориан! — простонал Бэз. — Зачем мне теперь все портить?

— Ты также был одинок все эти пять лет, Бэз, и позаботиться о тебе было некому. — Дориан методично смешивал наркотики, наполняя шприц. — Если захочешь, можешь потом отправиться в клинику, я заплачу, но давай проведем вместе одну безудержную ночь. А завтра утром мы сможем снова стать паиньками, не так ли?

— Дориан, если я вколю себе это, то обращусь не в безудержного человека, а в мертвеца.

Но было уже слишком поздно. Слишком долгое время оставался Бэз в этой опасной области и теперь — допустить самую мысль о приеме наркотика было все равно что принять его. Поезд Бэза проскочил последнюю стрелку и остановиться мог, только сойдя с рельсов.

— Сколько будет в самый раз? — произнес его гонитель. — Пожалуй, половина. — Дориан стянул с себя рубашку, оставив лишь один рукав, который использовал как жгут. Вонзил иглу в вену. Подрагивающий красный столбик начал подрастать между его пальцами, бисерины пота покрыли верхнюю губу Дориана, пока тот надавливал на шток шприца. Бэз оцепенело наблюдал за ним. Держи, — сказал Дориан, отдавая ему шприц. Потом он раздел Бэза, оставив на нем только трусы, собственным галстуком старого итонца перетянул ему руку и, отобрав у Бэза сосуд, наполненный противоядием от жизни, сделал ему укол. Сия блоха / пила твою, а ныне пьет мою… — промурлыкал Дориан и взглянул Бэзу прямо в глаза. Он не увидел в них ни возбуждения, ни отвращения, но только холодную страстность созерцателя и яркую вспышку торжества.

— Иисусе… о… Иисусе. Какой он сильный, — давясь, пролепетал Бэз.

— Я же говорил тебе — чистый; чище младенца Иисуса.

— О… черт. Я сейчас блевану.

Шаткой полупробежкой Дориан проволок Бэза через комнату, а там и за дверь уборной, притворявшуюся лаковой ширмой. Все еще пузырящаяся минеральная вода хлынула изо рта Бэза. Ничего, Бэз… ничего… — ласково ворковал Дориан. — Все будет хорошо… ну что, плющит, а?

— Еще как.

— Хорошо ведь, правда? — приговаривал он.

— О да… такхорошо.

— А вот это — тоже хорошо?

— Да-а.

Замочек молнии скользнул вниз. Изогнутая спина Дориан походила на спину ископаемой твари, пасущейся в сексуальной трясине. Ягодицы его подрагивали, пока он склонялся, и поднимался, и снова склонялся, словно уничижаясь перед фаллическим идолом — идолом, который задыхался, стенал и, наконец, закричал, не в силах снести низкопоклонства. Чмок-чмок. Дориан облизал губы. Ты все еще солонее большинства мужчин, Бэз.

— А ты не боишься, Дориан?

— Боюсь?

— Вируса?

— Думаю, если бы мне суждено было его подцепить, я бы давно уже оказался на том свете. Возможно, у меня иммунитет.

— Такой кайф. Я и забыл, как это бывает, когда можешь валяться под кайфом на полу уборной в полном умиро… умиро…

— Спокойствии?

— Да, верно… спокойствии.

Дориан вскочил на ноги. Казалось, на него доза решительно не подействовала, оставив

нетронутым его всегдашнее спокойствие. Он вернулся в комнату, поднял с пола рубашку. Бэз последовал за ним и тоже оделся. Но ты еще хочешь увидеть его, верно? — спросил, встряхивая свой пиджак, Дориан.

— Его?

— «Катодного Нарцисса».

— Да, конечно, хочу. Конечно. Где эти ящики?

— Наверху — пойдем. — Двое начали подниматься по открытой лестнице и скоро пронизали ложные небеса, точно вилланы, играющие ангелов в средневековой мистерии. Лестница привела их к стальной двери, испещренной таким количеством замочных скважин, какого Бэзу не приходилось видеть со времен Авеню Б. Он вдруг вспомнил, с закружившей одурманенную голову болью, троицу трансвеститов и инстинктивную подозрительность, с какой те отнеслись к Дориану. Все трое уже умерли; облачать ему теперь было некого — разве что в саваны.

Дориан извлек откуда-то увесистую связку ключей и завозился с замками. Зачем все это железо? — спросил Бэз, но Дориан ответил только: Увидишь. Дверь беззвучно распахнулась и перед Бэзом предстала антитеза той репродукции старины, которую он только что покинул. Здесь все было пусто и минимально, серо и бело в сиянии полной луны, что висела в самом центре квадратного светового люка, напоминая рисунок пером из учебника геометрии. Медный тенор давился где-то последними нотами «Nessun dorma» [62] . Дориан щелкнул выключателем, и свет крошечных, притопленных в стенах лампочек разогнал темноту. Единственной мебелью в комнате были девять мониторов «Катодного Нарцисса», стоявших правильным полумесяцем на стальных цоколях по пояс высотой, и кресло Имса, установленное напротив них так, чтобы из него можно было видеть все мониторы сразу. Один из мониторов был включен и показывал запись концерта в Гайд-парке. Стоя на гигантской сцене, Паваротти промокал свой кашалота достойный лоб квадратным метром белого носового платка, одновременно кланяясь восторженной публике. Камера поплыла от него к принцессе Диане, сидевшей в отгородке для знати.

62

Ария Калафа из третьего действия оперы Джакомо Пуччини «Турандот».

— Он здесь! — воскликнул, покачнувшись в проеме двери, Бэз. — Но это само совершенство, Дориан, совсем как выставочный зал, предназначенный исключительно для показа «Нарцисса».

— Так это именно он и есть, — ответил Дориан и, взяв пульт дистанционного управления, стер с монитора изображение принцессы Дианы. — Я построил его перед тем, как переехать сюда. Видишь ли, Бэз, я солгал там, у Генри, уверяя, будто забыл о твоей работе. Я не то что безразличен к ней, нет, «Нарцисс» значит для меня больше, чем сама жизнь… — Он умолк, подчеркивая сказанное. — Случилось нечто удивительное, Бэз.

— Что? Что удивительное?

— Когда я впервые увидел «Катодного Нарцисса», Бэз, у тебя в студии, в день знакомства с Генри, — ты, я уверен, не можешь этого помнить, но я пожелал, чтобы старился не я, чтобы старилась инсталляция. Я пожелал, чтобы Дорианы, записанные тобой на видео пленку, покрывались всеми шрамами распада, всеми метинами аморальности, которые, как я тогда уже подозревал, припасла для меня жизнь. Знай я в то время о СПИДе, готов поспорить, я пожелал бы, чтобы он пожрал все эти танцующие и скачущие изображения, а не меня.