Дориан: имитация

Селф Уилл

Нет, — встряхнулся Дориан, — если подумать, не станет он показывать этот шарж ни Фертику, ни кому другому. Приближение к машине прочистило ему голову. Автомобилями своими Дориан гордился, а этот серый, как пушечная сталь, «Бристоль», — в котором он не раз подвозил и Генри, — был украшением его коллекции. Между тем, в дурацком романеего Дориан принижен до того, что раскатывает по городу в «Эм-джи» — трогательная все-таки неспособность сдержать себя. Дориан вдруг в точности понял, какая извращенная ожесточенность владела Генри, ни разу ничего не сказавшим ему в лицо, но попытавшимся вместо этого уязвить его из могилы.

Он устроился в безупречном нутре машины, включил мотор. Приглушенный гул большого двигателя «Крайслера В8» был успокоительным, как и треньканье мобильного телефона. Звонок из офиса. Ведя большую машину на восток по Кромвель-роуд, Дориан с уверенностью — с непринужденностью даже — прошелся

с секретаршей по ее списку дел. Да, он хотел повидаться с группой, работающей над упаковкой для «Валмаус Косметикс». Нет, он не думает, что ему стоит отправляться сегодня вечером в отель «Гросвенор-хаус» на гулянку по поводу вручения «Премии модельера». Да, прогноз расходов на СМИ в предстоящем году, сделанный для пяти ведущих автомобильных компаний, представляет для него интерес. Нет, присутствовать этим утром на заседании редакционной коллегии журнала «Грей» он не будет. И наконец, да, он хотел бы увидеть первый цифровой вариант видео инсталляции Бэзила Холлуорда «Катодный Нарцисс» и обсудить с проектировщиком веб-сайта, как она будет выглядеть при загрузке в ПК. Он вежливо попрощался. Ему нравилось думать, что каждый, кто работает в «Организации Грея», сколь бы низкое положение он или она ни занимали, ценится им сам по себе.

Звонок заставил его снова задуматься о книге Уоттона. Дориан никак не мог заставить себя называть ее романом — такое название предполагало наличие некоторой доставляющей удовольствие изобретательности. Каковой эта окрошка была решительно лишена. В книге он одержим своей внешностью и живет — на что он там живет? На некое туманное, никак не описанное личное состояние? Еще бы не туманное, усмехнулся Дориан, его ни хрена и не существовало никогда. Да, он несколько лет проработал моделью, и что с того? У него также хватило ума добавить к оксфордской степени диплом Лондонского полиграфического колледжа по графическому дизайну. Основанная им «Организация Грея» размещалась поначалу в задней комнате принадлежащего его другу кафе в Ноттинг-Хилл. Он добился успеха, точно так же, как его добивается любой владелец небольшого дела — благодаря дерзости, чутью и способности надрываться на работе почти двадцать четыре часа в сутки.

Разумеется, знание всего этого было для Генри бременем непосильным. Вот он и очернил в своей книгекаждое крохотное обстоятельство жизни Дориана, какое знал непосредственно или по рассказам самого Дориана и их общих друзей, а что для целей его не годилось, попросту выбросил. Отношения с Германом, бывшие, в том, что касается Дориана, настоящей — пусть и обманутой, — любовью; искренние усилия, которые он прилагал в Манхэттене, чтобы помочь Бэзилу Холлуорду; даже его борьба с собственными сексуальными наклонностями — все было использовано Генри как возможность представить его извращенным садистом. Сама мысль, что он мог заразить Октавию вирусом, была омерзительна — их отношения определенно никаким адюльтером не были, да она и погибла-то, черт подери, в результате несчастного случая, катаясь на водных лыжах. Генри Уоттон ненавидел Генри Уоттона — вот ключ к его книге; а его, Дориана Грея, обратил в своего заместителя по части этой монументальной ненависти к себе. Генри не мог снести того, что он, Дориан, обладал настоящим стилем, что он много и успешно работал, что он, в конечном итоге принял свою сексуальность и даже гордился ею. Но с чем Генри Уоттону было труднее всего смириться в прежнем своем протеже — что он спародировал и исказил сильнее всего, — так это неизменно доброе здравие, составлявшее такой контраст его, Генри, постепенному распаду.

Дело было не просто в том, что Дориан не заразился СПИДом, дело было еще и в том, что он искренне заботился о тех, кто таковым заразился. На уровне чисто человеческом, он прибегал на заре в больницы, омывал по ночам тех, кто был прикован к койкам, заполнял рецепты и держал умирающих за руку. Но и не только это, он также неустанно работал, стараясь помочь британским благотворительным организациям, заботящимся о заболевших СПИДом бывших моделях и использовал при этом все свое обаяние, деловую хватку и связи в обществе. И делал он все это, пока Генри Уоттон сначала трепался, потом скулил, а после умер. Не диво, что Генри обвинил Дориана в убийстве Бэзила Холлуорда, ведь именно в этом он и чувствовал повинным себя. В конце концов, это Уоттон совратил Бэза, когда тот пять лет назад появился в Лондоне, избавившись, наконец, от пристрастия к наркотикам. И это Уоттон издевался над творениями Бэза, как и над другими плодами творческой деятельности, которой он так алкал без всяких надежд к ней присоединиться.

По крайней мере, у Генри Уоттона не было оснований оспорить недавние усилия Дориана, направленные на то, чтобы обеспечить произведениям своего друга долгую жизнь в искусстве. Да,

Генри очень умно извратил в своем превратном повествовании самый что ни на есть реальный распад видео лент «Катодного Нарцисса», однако он был слишком далек от мира технических достижений, чтобы понять значение существующих ныне средств сохранения произведений искусства на веки вечные. Оцифровка «Катодного Нарцисса» обошлась очень дорого, если бы Дориан подождал еще пару лет, он несомненно потратил бы на нее куда меньше, однако суть не в этом. Суть состояла в том, чтобы гарантировать — любой человек, в каком угодно месте, лишь бы там имелся доступ к ПК и сети, сможет увидеть то, что получало сейчас все более широкое признание как одно из значительнейших произведений современного искусства Британии. Тесный союз формы и содержания «Катодного Нарцисса» знаменовался тонкостями, которые делали перенос с давшего течь аналогового судна на непотопляемое цифровое неизбежным, по сути дела, условием продления его жизни. Так, во всяком случае, думал Дориан, плывший сейчас в большой серой машине по голубому бетонному каналу, идущему пообок Гайд-парка.

Нет, оспорить эти усилия Генри Уоттон не мог, как не мог и обмазать грязью отношения (назвать их дружбой было бы нахальством) Дориана с принцессой Дианой. Все же, вслух произнес Дориан, почесывая за ухом гончего пса, полагаю, хотя бы какая-точестность в том, что Генри говорит о собственном снобизме присутствует, а Уистан? Да, он признался в этом присущем выскочкам пороке, хоть одновременно и вознес себя и жену на аристократические высоты.

Теперь, по крайней мере, Дориан размышлял о своем бывшем друге и наставнике с жалостью и даже с подобием любви. С какой сверхъестественной прозорливостью нарисовал он сырой вторник собственного погребения, описав в своей книгеДорианово. Дождевые лужи у крематория западного Лондона вслушивались в приглушенные заклинания патетического пастора. Чужие, наемные руки вцеплялись в чуть потускневшие ручки гроба. А после, у Уоттонов, — агония подвядших сэндвичей, крошащихся в артритных руках стариков-родителей. Робеющие отец и мать Генри, приехавшие из Ноттингема, чтобы по человечески проститься со своим возмутительным сыном, едва могли говорить от горя.

Был там еще и родной брат, человек здравомысленный — он, с его мидлендским мяуканьем и глупыми штиблетами, казался на удивление лишенным какого бы то ни было сходства с Генри. Подобно очень многим геям этой эпохи, размышлял Дориан, Генри Уоттон обладал способностью заново изобретать себя самого, только у Генри она была преизбыточной. Вместо того, чтобы отказаться от гомосексуальности, он стал извращенным, запутавшимся воплощением ненависти, которую гомосексуалист питает к себе; вместо того, чтобы занять предоставляемое оксфордским образованием умеренно высокое положение в обществе, — преобразился в пародию на фата.

«Бристоль», негромко гудя, катил по Фицровии, выхлопы его с глухим мычанием ударялись о литые стекла в окнах бутербродных и бюро путешествий. Да, все правильно, признал Дориан, поймав в зеркальце заднего обзора отражение собственного лица, для своих лет он выглядит молодым, однако старания книги скрыть, словно орудуя распылителем краски, любой отпечаток, наложенный на него годами, есть лишь беллетристический коррелят претенциозного цинизма Уоттона.

Нет… Дориан нащупал под приборной доской выключатель и привел в действие автоматические двери подземного гаража… Генри не демонстрировал решительно никакой олимпийской отрешенности, приписанный им себе в своей книге. Он так же боялся смерти, как любой другой известный Дориану человек. Так же, как Бэз Холлуорд, так же, как Алан Кемпбелл. Боялся, и этот страх не делал его сколько-нибудь более мягким. Дориан окинул взглядом пять этажей «Организации Грея». Арендуя это здание, он сомневался в своей способности развернуть бизнес, достаточный для оправдания расходов, однако теперь, три года спустя, испытывал, глядя на него, лишь спокойную уверенность собственника. Дориану нравился отдающий пятидесятыми функционализм этого дома, стремительные скосы его средников, балконы, похожие на выдвинутые ящики картотечного шкафчика. Что же до плещущего на плоской крыше серого флага с большим «Г» на нем, тот выглядел не столько сигналом скорой капитуляции, сколько знаменем, провозглашающим продвижение, пусть даже и осмотрительное, в будущее.

Внизу, в гараже, Дориан открыл, выпуская Уистана, пассажирскую дверцу. Гибкая гончая вытекла из машины и замерла, подрагивая, в полумраке. Машинописная копия книги Генри Уоттона так и лежала на заднем сидении, на которое бросил ее Дориан. Уничтожить ее сейчас, не откладывая? — подумал он и сразу решил, что пока этого делать не стоит. В конце концов, доверять Виктории Уоттон он не мог. Надо подождать, пока у него не будет полной уверенности в том, что та избавилась от своей копии или, во всяком случае, окончательно решила никому ее не показывать — только после этого он сможет позволить себе уничтожить свою.