Дорога длиною в жизнь
Шрифт:
Валя изо всех сил пыталась сдержаться, чтобы не напугать маленького Кольку, но у неё ничего не получилось. Сквозь слёзы, всхлипывая всё громче и вздрагивая плечиками, она видела, как машина, в клубах морозного дыма проехав до угла улицы, скрылась за поворотом. Рыдала Валя уже во весь голос. Колька пискляво вторил ей, извиваясь и выдёргиваясь из крепких рук какой-то тётки, всё порываясь куда-то бежать. Только Лёля не плакала, но не потому, что ей не было страшно, нет, она просто не умела.
Валя смутно помнила дорогу в детдом. Помнила только, что везли в кабине машины, как она теперь понимала – в полуторке.
А тогда она, восьмилетняя девчушка, не понимала, куда их везут, зачем, а главное, надолго ли?
Колю определили в приют для малышей, а Лёлю и Валю – в Заиграевский детский дом, в километрах двух-трёх от Коли. Сначала их поместили в так называемый изолятор, отрезали косы, постригли под мальчиков, намазали голову вонючим дустом, повязали косынкой, потом отмыли хозяйственным мылом, переодели в одинаковые кофточки и шаровары (они почему-то называли их финны), а их одежонку сожгли в топке печи.
Лёля, хотя и была старше сестры на целых четыре года, долго сторонилась чужих, смотрела исподлобья и была нелюдимой, Валя же, напротив, перезнакомилась и быстро сдружилась со всеми.
Детский дом представлял собой длинное деревянное двухэтажное здание. В больших комнатах всё было просто, но чисто, тепло и уютно по-домашнему.
А вот на летние каникулы их вывозили в пионерский лагерь! Настоящий! С играми, купанием в пруду и, конечно, песнями у костра!
Прудов для купания было два: отдельно для девочек и мальчиков. Валя «плавала», стоя на одной ноге, активно бултыхая в воде руками и второй свободной ногой, так и не научившись плавать. Винила она во всём змей, которых в ту пору было почему-то очень много. Они свешивались, раскачиваясь, с кустарников и ветвей деревьев и с огромным удовольствием бултыхались в воду, им, видимо, тоже хотелось немного охладиться. Дети же с визгом выскакивали из воды и неслись подальше от пруда. И хоть воспитатели и уговаривали их, что бояться не стоит, что это всего лишь ужики, но где там! Поэтому купаться приходилось поочерёдно со змеями!
С братиком им разрешали видеться нечасто. Она хорошо помнила, как однажды уже в конце следующего лета они с Лёлей шли проведать Кольку по безлюдной степи, крепко держась за руки.
Степь была везде, куда хватало глаз, было уже не очень жарко, лёгкий ветерок, поднимая пыль, играл с перекати-полем. Деревьев не было видно. Сначала они шли, весело болтая, Валя, как всегда, что-то напевала, но, когда они стали приближаться к самому опасному месту, веселье как рукой сняло. Справа то и дело стали появляться невысокие холмы, которых девчонки сторонились и боялись. Поговаривали, что за этими холмами живут бурятские шаманы. Но самое жуткое место было впереди, и по мере приближения к нему страх всё больше охватывал их тщедушные тельца.
Это дерево, вон оно, уже близко. Они старались обойти его как можно дальше. Но всё равно всё было видно и даже слышно. Это было странное дерево, будто живое, сплошь увешанное разноцветными ленточками, танцующими в такт с ветром. И звук, непонятно было от чего, как будто лёгкий звон тысячи маленьких колокольчиков заполнял всё пространство около этого волшебно-сказочного дерева. Зрелище
Уже почти приблизившись к этому месту, девчонки, закричав от страха, не сговариваясь, пустились бежать, и всё им казалось, что кто-то их вот-вот догонит и схватит!
Вообще жили они в детдоме вовсе неплохо, кормили их хорошо, никакой «дедовщины» отродясь не было, жили, как говорится, одной семьёй. Спальные комнаты были большие, с кроватями в ряд, как в детском саду. И окна огромные, высокие. Валя очень любила сидеть на подоконнике и петь, представляя себя большой артисткой, подстать Бурлаковой Фросе!
– Выступает народная артистка Советского Союза Валентина Попова! – это она, тёмным летним вечером сидит на широком подоконнике детского дома и, вдохновлённая чудесным свежим августовским яблочным воздухом, поёт во весь голос любимые песни: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…», «Портрет, твой портрет, рабочий паспорт и костюм!»
Да, да, вот именно так: «рабочий паспорт и костюм». Ей, десятилетней детдомовской девчонке, было невдомёк, что слова этой песни она бессовестно переврала и пела как услышала: вместо «…работы Пабло Пикассо» в её «исполнении» был паспорт, причём почему-то рабочий, и костюм. Какой там Пикассо в её послевоенном детстве!
Пение изредка прерывалось на поедание ранеток. Никогда больше она не пробовала таких вкусных пахучих и сладких, как мёд, ранеток, как в этом детдомовском яблочном саду. А может, ей только так казалось, что вкуснее этого лакомства ничего нет на свете. Разве что замороженные зимой кусочки ржаного хлеба.
Не удивляйтесь. В детдоме их вполне неплохо кормили, однако хоть война и не коснулась их напрямую – они не видели смерть от разрывов бомб и не прятались в бомбоубежищах, испытывая панический животный страх от низко летящих самолетов с чёрными крестами, но нищету и голод военного детства они испытали и запомнили навсегда. Поэтому, видимо, на всякий случай, оставляли с ужина нарезанные на ровные квадратики кусочки ржаного хлеба и закапывали их в сугробе, втайне друг от друга. Какое счастье было находить через день-два эти превратившиеся в твёрдый камень на сорокаградусном морозе ломтики и угощать ими подружек. Краешек хлебушка нужно было подержать, немного причмокивая, во рту, и когда он чуть растает, отгрызть от него маленький кусочек, распадающийся во рту на тысячу мелких вкуснючих крошек. А летом они придумывали новое лакомство – кусочек чёрного хлебушка сбрызгивали обильно водой и посыпали сахаром, получались настоящие конфеты! Это очень вкусно, не верите – проверьте!
Её голосом заслушивались все в детдоме – от воспитателей до нянечек, и вот однажды объявили, что повезут её записываться на радио в Улан-Удэ!
Ехать пришлось в кузове ненавистной полуторки, шатающейся из стороны в сторону и подскакивающей на каждом ухабе, поэтому сами понимаете, доехала она в полуобморочном состоянии. И пока подружки с воспитателями гуляли по городу, ходили в музеи и объедались мороженым, Валя полуживая отлёживалась в гостинице, пытаясь прийти в себя. Но не могла она пропустить такое событие, к тому же пение для неё всегда было лучшим лекарством.