Дорога к тебе
Шрифт:
Проснувшись, Саманта поняла, что растянула шейную мышцу. Точнее говоря, она поняла это лишь тогда, когда плечом прижала к уху телефонную трубку. Причина была совершенно ясна — хроническое недержание языка, как говорила мама. А что ей еще оставалось делать? Нужно было позвонить Шелли насчет математики, Джону — насчет естественных наук, Аманде — насчет испанского, а к тому времени, когда все это было сделано, позвонил Брендан, чтобы поговорить так, ни о чем, — он почему-то считает, что ей просто приятно
— Отделение реанимации, пожалуйста, — сказала она оператору.
Когда подошла дежурная сестра, Саманта назвала себя с той самоуверенностью, которая, как говорила мама, как раз и позволяет получить ответы на свои вопросы. На самом деле это была лишь игра. На самом деле Саманта страшно боялась, что Рэйчел ночью умерла.
— Как там моя мама?
— Ее состояние в норме.
В Саманте вновь проснулась надежда.
— Она пришла в сознание?
— Нет. Пока нет.
«Что же тогда значит «состояние в норме»?» — подумала Саманта.
— Спасибо, — разочарованно поблагодарила она и повесила трубку.
Прикусив щеку, она крепко обхватила руками колени. За что ей такое наказание — остаться с отцом? Вчера, когда она спорила с Рэйчел насчет татуировки, то не понимала, какая она на самом деле счастливая.
Кстати, насчет того спора. Если бы его не было, Рэйчел бы не отвлеклась и не забыла бы, что оставила свою книгу в студии. И тогда ей не пришлось бы перед отъездом искать ее по всему дому. Она выехала бы на несколько минут раньше — и столкновения бы не было. Выходит, в аварии виновата Саманта?
Как все несправедливо! В школе она старается изо всех сил, но все равно отличных оценок не получает, Играть на флейте, как Лидия, или петь, как Шелли, она не умеет. В гимнастике она была лучшей, но потом стала переростком. Сейчас, правда, у нее приличная внешность, но что с того? Рэйчел на каждом шагу ставит ей препоны. Самые классные ребята и девчонки прокалывают в ушах по три дырки и делают татуировки на лодыжках. Самые классные девчонки ходят в школу с накрашенными ресницами и в обтягивающих блузках. Лидия, надо признать, таких блузок не носит, но ее никак не назовешь классной. Бедная, милая Лидия — она просто трусит, Саманта это знает наверняка.
Она также знает, что если Рэйчел не одобряла ее планов насчет бала, то Джеку они понравятся еще меньше.
Джек проснулся возбужденным. Он не стал вспоминать, что ему снилось, — в этом не было нужды. Присутствие Рэйчел ощущалось повсюду — на двери висел ее велюровый халат, на кресле-качалке лежала узорчатая шаль, в большой вазе, наводящей своими округлыми формами на несвоевременные мысли, стояли высохшие цветы. Джек ощущал ее присутствие даже с закрытыми глазами, может быть, потому, что простыни были пропитаны ароматом лилий.
Нетвердой рукой взявшись за телефонную трубку, он с удивлением обнаружил,
Через минуту Джек с облегчением узнал о том, что Рэйчел жива, со страхом — о том, что она еще в коме, и с неожиданной гордостью — о том, что у Саманты, оказывается, хватило смелости самой позвонить в больницу.
Джек не привык так рано испытывать какие-либо эмоции, тем более столь противоречивые. Эрекция, однако, все же прошла, и ему не хотелось думать почему.
Откинув простыню, он встал, подошел к окну, оперся локтем на раму и выглянул наружу. Над каньоном висел утренний туман, но это был совсем не тот туман, что по утрам заполнял двор его городского дома. Этот был мягче и пушистее. Не понимая, что именно его так очаровало, Джек стоял и смотрел во двор, где все замерло в полной неподвижности — деревья, мох, туман.
— Папа!
Он обернулся. В дверях стояла Хоуп.
— Мне нехорошо, папа. Живот болит.
«Только этого не хватало», — подумал Джек.
— Резкая боль? — Если это аппендицит, он вырвет себе все волосы.
— Нет, не резкая.
— Ноющая?
— Кажется, да.
Подойдя к дочери, он дотронулся до ее щеки:
— Температуры как будто нет. Может, съела что-нибудь?
— Не знаю. Но если я пойду в школу и там мне станет плохо, им надо будет позвонить тебе, а если ты будешь в городе, то не сможешь приехать, так что лучше я останусь в постели.
По мнению Джека, она совсем не выглядела больной.
— А ты разве не хочешь увидеть маму?
Хоуп широко раскрыла глаза:
— Я ведь могу поехать потом, вместе с Сэм, разве нет?
Сейчас, кажется, она говорила совершенно искренне. Наверное, дело в кошке.
— А где Джиневра?
В десятку! Хоуп сразу нахмурилась.
— В постели. Ей, по-моему, тоже нехорошо. Если я останусь с ней, нам обеим будет лучше.
Джек озадаченно потер шею. Что ей ответить?
— Ну, это звучит как будто вполне разумно. Только вот что мы будем делать, если одна из вас плохо себя почувствует завтра? Или послезавтра? — Кошка умирает, так что ей вряд ли станет лучше. — Разрываясь между мамой и Джиневрой, ты можешь пропустить занятия до самого конца учебного года. Не думаю, что они бы этого хотели.
— Но если я пойду в школу, а потом поеду к маме, Джиневра целый день будет здесь одна.
— А Сэм говорит, что она почти все время спит.
Хоуп неуверенно кивнула.
— Тогда что же?
— Она моя кошка, — нервно сказала Хоуп. — Я не могу оставить ее одну. Особенно… особенно сейчас. Я ее люблю.
Джек провел рукой по волосам, но этот жест даже ему самому показался неуместным, и он обнял дочь за худенькие плечи. Широкая футболка доходила девочке почти до колен. Там, где она кончалась, виднелись тощие ноги, обутые в ковбойские башмаки.