Дорога на Берлин

Осипов Кирилл

Она подошла к Шатилову.

— Алексей Никитич! Ольга мне все поведала. Любите же ее крепко. Будьте счастливы за себя и… — она помедлила, с невыразимой грустью смотря на прикрытое саваном недвижное тело, — и за Бориса.

Ольга глухо зарыдала, припав к Шатилову. Когда он поднял взгляд, Катерины уже не было в комнате.

Эпилог

Летним днем 1765 года подполковник Шатилов, возвращаясь в Петербург из командировки, проезжал село Новая Ладога. Лошадь его расковалась, и пока денщик отправился разыскивать кузнеца, сам он решил побродить по селу. Посасывая трубку,

он, не торопясь, пошел кривой улицей, заранее зная, что представится сейчас его взору: покосившиеся избы, голопузые ребятишки у крылечек, заросшие репейником дворы, на задворках лужи помоев, в которых барахтаются свиньи, бедность… Но, к его удивлению, ничего этого не оказалось. Избы были прочные, свежепобеленные, дворы подметены, одежда на мужиках целая и довольно чистая. Чем дальше, тем больше он дивился: на площади, на песчаной, сухой почве, был разбит сад. Молодые деревья покачивали ветвями, разносился птичий щебет, в центре был устроен небольшой фонтан. Чуть подалее — обширное каменное здание, на дверях надпись: «Школа».

Шатилов уже не жалел о задержке. Под самым Петербургом этакие чудеса! Кто же сей чародей?

— Бабка, — позвал он полоскавшую в корыте белье простоволосую крестьянку, — кто это все здесь устроил?

Крестьянка стыдливо опустила подоткнутый подол юбки.

— А командир наш, — сказала она грудным певучим голосом. — Тут, батюшка, полк стоит, и полковник-то, как есть, обо всем заботу имеет. Здесь что! Ты, батюшка, в лагерь сходи: там не в пример все красивше.

— Да какой полк?

— Где мне упомнить… Нешто Суздальский…

— А командира как зовут?

— И того не упомню: Суровов, кажись. Только фамилия не к лицу: сам-то добер да весел.

— Суровов? Постой, постой-ка! Уж не Суворов ли?

— Вот-вот… Я и говорю…

Шатилов уже не слушал. Сколько раз покойный друг его рассказывал ему об этом человеке! А на маневрах, что недавно происходили, полковник Суворов отличился, дважды был упомянут в приказе.

— Служивый! — кликнул он проходившему солдату. — Где командир полка сейчас?

— В штапе, ваш-выс-бродь.

— Проводи-ка меня туда!

Они миновали просторные, заново отстроенные полковые конюшни («И в столице-такие не часто сыщешь») и подошли к штабу. Отпустив солдата, Шатилов вошел внутрь здания.

— Где полковник Суворов?

— А вон там, в соседней комнате, — вытянулся дежурный. — Прикажете доложить?

— Не нужно, я пройду..

Но, подойдя к двери, он вдруг почувствовал стеснение. Хотел было уже вернуться и послать вестового, как вдруг услыхал взрыв детского смеха. С недоумением прислушался: смех повторился. Он постучался, но, видимо, никто не слышал, — смеялись все громче. Тогда он решительно нажал ручку.

В большой светлой комнате группа подростков в париках репетировала пьесу. Один, с настоящей шпагой, изображал начальника, другие почтительно выслушивали его приказания. У окна, верхом на стуле, сидел человек, в котором Шатилов сразу признал Суворова. Он был в белых лосинах и белой нижней рубашке. Глаза его искрились весельем.

— Ай да Санечка! Ловко! Славно! — приговаривал он. Вдруг он заметил Шатилова и замолчал. Ребята тоже затихли и во все глаза уставились на вошедшего.

— Простите, если помешал, — сказал, конфузясь, Шатилов и отрекомендовался, добавив, что давно искал случая познакомиться, особливо, будучи наслышан от друга своего Ивонина…

— А… Прекрасный

офицер был, — вздохнул Суворов. — Милости прошу! Ну-тко, соколики, на сегодня хватит. К завтрему, чтобы все ролю знали.

Ребята гурьбой ринулись из комнаты, и через минуту под окном раздался их звонкий, законный смех.

— Пьесу ставить надумал с деревенскими детьми, — пояснил Суворов. — Не обессудьте, сударь, что я без мундира: жарко очень… Впрочем, весьма рад, что вы решили навестить меня. Прошу садиться!

Бесцеремонно оглядев Шатилова с ног до головы, он спросил:

— В каком полку изволите служить?

— Ныне в Военной коллегии. По части обучения войск.

— А-а… — Он взял с окна раскрытую книгу. — Вот сочинение графа Тюрпена де Крассе: «Опыт военного искусства». Петр Иваныч Шувалов перевел сию книгу с французского языка и хотел обучать по ней офицеров. Ан, проку мало вышло. Шуваловский корпус вовсе себя в прошлой войне осрамил. И первая причина та, что экзерцированием войск особые офицеры занимались, кои никогда в баталиях не участвовали. Меж тем сим делом должны не кабинетные бештимтзагеры [51] , а боевые офицеры ведать: обучение войск неразрывно с руководством ими в бою связано, из этих двух частей военная система состоит.

51

Бештимтзагеры— одно из суворовских «словечек» — в смысле говорун, хвастун.

— Каковы же, по-вашему, суть задачи обучения?

— Это само собой понятно, государь мой: предвосхитить боевую практику, без которой одна теория военная в ноль обращается. Я сам, — он лукаво посмотрел на Шатилова, — после долгой, почетной службы ничего не стою: потому, практики мало, а обучен, как следует, не был.

— С чего же, Александр Васильич, начинать должно?

— Первым делом позаботься о солдатушках. Чтоб каша не токмо сытна, а и вкусна была, да шти наваристы, да котлы поварные хорошо лужены. Будут же люди здоровы, то и к экзерциции пригодны. А к тому же… — Он наклонился к Шатилову и с таинственным видом сказал: — Только так, сударь мой, командира солдатушки уважать станут. Он об них позаботится, они ему уважат. Люби солдат — они тебя любить будут. Вот и вся премудрость.

— А ведь про вас говорят, — улыбнулся Шатилов, — что вы свой полк замучили. По пятьдесят будто верст в день гоняете.

Суворов пожал плечами.

— Солдат ученье любит, было б с толком. С пруссаками или австрийцами я и пробовать не стал бы, а наш, русак, и шестьдесят верст отмахнет. И не потому, государь мой, что он столько здоровее, а потому, что хотеть умеет, не боится усталости. Знаете ли вы, какую цель я этими маршами преследую? — Он прищурился и тихо засмеялся. — Не так ноги, как голову солдатушек в виду имею.

— Это как же? — не понял Шатилов.

— А так! На утомительном марше войска привыкают равняться по лучшим, и эта привычка потом в бою сказывается.

Шатилов лихорадочно собирал мысли, стараясь вникнуть в смысл сказанного. Тонкость и глубина расчета поразили его.

— А ведь правда! Вижу я теперь, сколь мудро вы все обдумали. — Лицо его вдруг омрачилось. — Но жаль, что навряд Военная коллегия того позаимствовать умудрится.

— Да! Мало батюшка Петр дубинкой по спинам гулял.