Дорога на две улицы
Шрифт:
Борис Васильевич молчал несколько дней. А когда Елена, не выдержав, расплакалась при нем – чего раньше себе не позволяла, – он посмотрел на нее и тихо сказал:
– За что, Ленушка? – И сквозь зубы добавил: – Чертово Иркино семя. Сколько еще будем платить?
Ответить было нечего. Борис с Еленой уехали в санаторий. Путевки купила Ольга.
Странно, но в то время Ольга очень похорошела. Вернее, так – в моду вошли сухие, поджарые женщины среднего возраста. Умные, толковые и успешные. Короче говоря – деловые. Даже костюмы для таких дам назывались «офисные». Новое время, в котором
На канале она занимала теперь должность выпускающего редактора новостных программ. Настало время рекламы, и потекли рекой деньги. Как следствие – неплохие зарплаты. Ольга была начальником требовательным, жестким и справедливым. Сотрудники ее побаивались, но все были уверены – просто так, без причины, Ольга Борисовна не придерется, не тот человек.
Возраст, как нечасто бывает, Ольге тоже потрафил. Она носила короткую стрижку, волосы красила в медный цвет, который очень шел к ее светлым глазам. Носила очки – по возрасту, разумеется. И они тоже – редкий случай – очень ей шли. С годами она четко определилась со стилем – узкие брюки или юбка, пиджаки дорогих марок, непременно в талию. Яркий платочек на шее, никакого золота – только серебро авторской работы. Конечно же, дорогая обувь и сумки. Все неброское, темных тонов и – для понимающих – очевидно недешевое.
Должность диктовала стиль – что тут поделать! Старые «Жигули» сменила новенькая иномарка.
Работала Ольга с самозабвением – все ей нравилось, все было интересно или, по крайней мере, любопытно. Тогда настали золотые времена для телевизионных гурманов и трудоголиков.
Конечно, она могла тогда позволить себе купить квартиру. Но… Пришла однажды в голову такая мысль и тут же испарилась. Как она уйдет с Гоголевского? Как оставит мать, отца и Машку? Нет. Невозможно. Все без нее пропадут. И дело тут вовсе не в деньгах. Деньги можно давать и так.
Просто она видела, как загораются глаза отца, когда она входит в квартиру. Как он, несмотря на протесты Елены – дай ребенку прийти в себя! – торопится поделиться с дочерью последними новостями. Почерпнутыми, естественно, из «Лелиного ящика».
Как теплеют глаза матери, которая ненароком погладит ее по плечу и бросится разогревать ужин. Как вдвоем они, ее «старики», будут сидеть на кухне, рядышком, напротив нее и открыто любоваться ею.
Как Машка, пронзенная капризной «амурьей» стрелой, будет болтаться под дверью ванной и канючить: «Лель, ну Лель! Ты скоро?».
Потому что ей надо непременно и срочно поделиться последними новостями с «влюбленного фронта».
А утром мать вскочит ни свет ни заря и будет варить Ольге овсянку и какао – «Надо, Лелька! С твоим-то желудком!».
А отец с вечера обязательно натрет вонючим гуталином ее итальянские ботинки – о боже!
И, не признавая никаких нововведений, будет настаивать на том, что гуталин – лучшее средство. Проверено временем.
И в подъезде она будет снова оттирать бумажной салфеткой жирный вонючий гуталин с несчастных нежных ботинок.
Еще одним из домашних удовольствий, кроме перечисленных выше, было новое – наблюдать за отношениями родителей. Тоже вполне себе новыми.
Эти два голубя теперь не расставались ни на минуту. Завтрак, домашние дела.
Мать гладит белье – отец складывает в стопки. Мать моет пол – отец выжимает тряпку.
Дальше променад. Под ручку, чин-чинарем. Магазин, аптека, сквер.
Обед, дневной сон, телепередачи, вечерний чай и – ожидание. Машки и Ольги. И еще – звонка от Никоши. Непременного, и слава богу, теперь ежевечернего. Созвон с Гаяне: «Как давление, все ли в порядке?»
Любимая фраза отца: «Как же я счастлив, когда все дома!»
Только после всех этих обязательных дел он шел в свою комнату и принимался читать. С абсолютно блаженным и счастливейшим видом.
Ольга с удивлением наблюдала, как родители, жившие прежде каждый своей жизнью, чувствуют друг в друге такую неистребимую, просто «героиновую» потребность, что становилось даже страшновато. Мысли-то были всякие. Теперь, к старости, их жизни сплелись так тесно и так крепко, что казались они сиамскими близнецами, существование которых друг без друга физически невозможно.
Елена, постаревшая как-то внезапно и сразу, худая до прозрачности, а оттого словно стеклянная, хрупкая, и отец, такой же сухой и седой, смотрелись, словно брат с сестрой.
На лице Елены теперь постоянно блуждала слабая и нежная улыбка.
Улыбка счастливого и спокойного человека, не имеющего к жизни ни малейших претензий.
Как-то Ольга спросила:
– Не устаете друг от друга? Все-таки двадцать четыре часа вместе, без передыху.
Елена так удивилась:
– Что ты! Это самые счастливые годы моей жизни! ТАК с Борей у нас не было никогда. И знаешь, – грустно усмехнулась она, – я ведь в первый раз в жизни не думаю о деньгах! И это такое счастье! Представляешь? Просто не думаю, и все. А как это выматывало, Леля! Жизнь прошла в постоянном стрессе – хватит ли дотянуть до получки. Хватит ли на новые ботинки и куртки вам, детям. Надо откладывать на отпуск. На новый холодильник. Надо, надо. Одну прореху закроешь – на подходе другая. А сейчас… Благодаря тебе… Такое спокойствие! Уселись на шею дочке и радуемся! Ужас-то какой!
И она грустно и заискивающе, словно извиняясь, посмотрела на дочь.
– Да я так рада, мамочка! – воскликнула Ольга. И, покачав головой, тихо добавила: – Вот просто не может больше быть радости для ребенка, чем такие слова. От родителей, мам! Понимаешь? Шерочка с машерочкой вы мои!
Подробностей не требовалось – этим было сказано все.
Про Сережу никогда не говорили – не сговариваясь, словно тайным голосованием на эту тему наложено жесткое табу.
Ольга понимала – любой вопрос или воспоминание разбередят душу родителей и, как всегда, накроют непереносимым чувством вины.
После пожара на Сережу подали в розыск – единственное, что было сделано.
А что можно было придумать или предпринять еще?
Провести символические похороны? Уверенности в том, что он сгорел в том страшном пожаре, не было. Спокойнее было думать, что Сережа в бегах. Тем более история жизни его матери этому не противоречила вовсе.
Значит, если жив и если в бегах – оплакивать некого.
И Ольга понимала, что так, как сложилось, лучше для всех без исключения. Только это продлило родителям жизнь – отсутствие этого человека в их жизни.