Дорога неровная
Шрифт:
— Вот, мама, я женюсь. То есть женился уже, — добавил он, скосив глаза на живот девушки для весомости своего решения.
Павла ахнула, хотела отвесить непутевому сыну подзатыльник, но вдруг пригорюнилась:
— Когда же успели, варнаки?
Девчонка хихикнула. Виктор переминался с ноги на ногу: не объяснять же матери, что наврал насчет «женитьбы», просто побоялся, что мать опять запретит жениться, а — охота, про женитьбу-то мужики в бригаде та-а-кое-е рассказывают, просветили его полностью, а он еще и с девушкой ни разу не был. Сладкое дело, выходит, по словам
Старуха, у которой квартировал Ким, не обращала внимания на Павлу, сидела обычно у окна и раскладывала карты или же спала. Лишь первый раз, когда они крадучись проходили в комнату Кима через старухину, спящая хозяйка вдруг повернулась на бок, глянула на них, и Павлу словно кипятком ошпарило: в старухином взгляде читалось — дура-баба, сама к парню бегает. А потом привыкла, приходила и засветло.
Однажды старуха посмотрела на нее хитровато и предложила:
— Хочешь, погадаю?
— Что вы, бабушка, я и так все про себя знаю, — смутилась Павла.
— Все да не все, — усмехнулась старуха. — Король энтот, — она кивнула на дверь комнаты Кима, — не для тебя надежа. У тебя другой будет, с ним и горя хлебнешь, и жизнь проживешь остатнюю. А этот хорош, да не твой.
Павла вдруг открыто улыбнулась:
— Знаю, бабушка, знаю, что не будет мой. Потом, что будет, то и будет, а пока — мой.
Одного не знала Павла, сказать или нет Киму, что забеременела. Удивительно: почти год с ним жила, и — ничего, бог миловал. А забеременела, когда Ким приехал после каникул в Тавду. Видно правду говорил, что сильно стосковался. Не отпускал долго, ласки его были нетерпеливыми и неожиданно смелыми, однако, приятными и желанными.
— Паня, Панечка, — шептал он в ухо, пробегая горячими руками по ее телу. — Как я долго ждал этой встречи с тобой, измаялся, только о тебе и думал! Ни на одну девчонку не смотрел, мечтал о тебе, видел во сне!
И Павла раскрылась, как цветок под солнцем, навстречу его ласкам, тогда-то и поняла, что Ким значит для нее намного больше, чем думала. А через неделю почувствовала: она в положении.
Пока думала, прикидывала, что делать, советовалась с врачом (он сказал, что для организма Павлы лучше родить), прошло два месяца. Впрочем, аборт сделать, даже если и захотела Павла, ей не позволили бы: все еще действовал запрет на искусственное прерывание беременности. А тут и Дуся, краснея, робко прошептала ей на ухо о том, чего юные жены ждут с радостью, одинокие вдовы — с печалью.
— Когда последний раз было? — спросила Дусю, и та вновь шепотом поведала все подробности.
— Вите написала?
— Ой, мам, что ты, я же и сама не знала, вот вчера сходила к врачу, а он и подтвердил, что у меня ребеночек будет.
— Напиши, Витя обрадуется.
Витя служил в армии и в каждом письме спрашивал, будет ли у них ребеночек: «Хочу, чтобы у меня был сын». Павла прикинула, когда может родиться ребенок у нее, когда — у Дуси, выходило, что разница совсем небольшая. Усмехнулась: в этом даже свой плюс есть: Павла
Киму про свою беременность Павла так и не сказала. Просто стала реже с ним встречаться. Ким злился, ревновал ее пуще прежнего к Жене Андрееву. В Карелию уехал на преддипломную практику разобиженный и надутый, как ребенок, впрочем, он и был большим, немного бестолковым ребенком, и Павла очень часто ловила себя на мысли, что ей хочется Кима приласкать просто как своего старшего сына — поворошить волосы ладонью, погладить по щеке. Она и командовала им, как сыном, отчитывала, если вдруг получал очередную двойку, заставляла заниматься. Ким учился неохотно, однажды признался, что и в техникум-то поступил потому, что не хотел в деревне оставаться, и Павла подумала тогда, что Ким этим похож на Ивана Копаева — и тот не хотел в деревне жить, и тоже был нерадивым в учебе.
Вернувшись с практики, Ким сразу же прибежал в радио-редакцию. Павла, сидя за столом, готовилась к очередной радиопередаче. Ким обнял ее сзади, приподнял с места, повернул к себе лицом и широко распахнул глаза, увидев располневший стан Павлы. Он захлопал красивыми ресницами от удивления, ткнул пальцем в ее живот и глупо ухмыльнулся:
— Это что, Паня, значит?
— То, что я женщина, вот что это значит.
— А… а… от кого? — Ким начал заикаться, покраснел, вытер пот с лица.
«Испугался, — грустно подумала Павла, — испугался, а я-то думала, что обрадуется». Ей стало нехорошо на душе, и она резко сказала:
— Это мое дело!
Ким сразу побледнел и запетушился:
— А, понимаю, наверное, от Женьки! То-то ты последнее время ко мне охладела!
— Дурак ты, Кимка, — с грустным сожалением ответила ему Павла, отстранилась от него и стала дальше писать текст передачи.
— Верно, дурак, — согласился Ким, сообразив, что брякнул сгоряча гадость, и опять глупо улыбнулся: — И чего это я? Пань, а как же ты теперь?
Павла пожала плечами:
— Как и раньше.
— А я?
— А ты уедешь работать по направлению.
— Да ведь это мой ребенок! Я уеду, а он как?
— Ким, пять минут назад ты не признал его, — твердо сказала Павла, — ребенок мой, и об отце я никому не скажу.
— Как не скажешь? А я что? Ни при чем, да? — Ким всегда очень быстро менял решение. Вот и сейчас испугался сперва, что назовут отцом, а как Павла его успокоила, он тут же стал предъявлять права на отцовство. — Ребенок, значит, без отца будет? Нет, завтра же пойдем и распишемся!
— Дурак ты, Ким, — повторила Павла. — Завтра распишемся, а через день разведемся? Я же старше тебя.
— Черт, да что же ты такая рассудительная? — забегал Ким по студии. — Может, и разойдемся, да когда это будет, а сейчас ребенку нужен отец.
— Все равно так случится, сам это понимаешь. Ты же знаешь, что надо ехать работать по направлению. Кто тебя в Тавде оставит, если ты получил направление в Карелию? Так что я все равно останусь одна, и поэтому все пусть останется по-прежнему, — твердо заключила Павла.