Дорога Отчаяния
Шрифт:
66
Пыльными вечерами, когда летнее солнце вдыхало эфемерную жизнь в полопавшиеся неоновые вывески закрытых отелей и закусочных, господин Иерихон и Раджандра Дас сидели на крыльце, попивая пиво и предаваясь воспоминаниям.
— Эй, а помнишь Персис Оборванку? — говорил, например, Раджандра Дас.
— Это была прекрасная дама, — отвечал, скажем, господин Иерихон, наблюдая за зарницами на горизонте. — Прекрасная, прекрасная дама, — и они вызывали в памяти многоцветную нить, которую она вплела в историю Дороги Отчаяния, до того самого момента, как она улетела в закат после провозглашения ее спасительницей города, вместе с обоими сыновьями, управлявшими грузовыми лихтерами, которые они приобрели по дешевке на распродаже имущества Корпорации Вифлеем Арес. Деньги,
— Интересно, что она сейчас поделывает? — говорил, например, Раджандра Дас, и господин Иерихон отвечал: — Все летает. По последним сведениям ее Летающий Цирк пересек Трансполярис, и теперь они в Новом Глазго, и он у нее сильно разросся.
Потом Раджандра Дас говорил, бывало:
— Любопытно, а что поделывают Умберто и Луи?
После решающего сражения, когда сотрудники службы безопасности времени РОТЭК переворачивали Дорогу Отчаяния вверх дном в поисках того, что вывело их из состояния блаженного ничегонеделания, Персис Оборванка ясно дала понять братьям Галлацелли, что она вернулась не к ним, а лишь для того, чтобы забрать сыновей и продать Бар/Отель. Любовь братьев к ней — единственная в их жизни — никогда не была взаимной. Трое мужчин могут любить одну и ту же идеальную женщину, но женщина не может любить трех мужчин. Они упаковали все прожитые здесь годы в картонные коробки вперемежку с подштанниками, документами, сейфами и коллекцией порнографических фотографий Умберто. За отсутствием поездов (Компания не торопилась устранять разрыв на линии в семидесяти километрах к западу от города из-за надбавок за вредность, которые следовало выплачивать рабочим в условиях повышенной радиации) Умберто и Луи отправились в Меридиан с грузовым конвоем. Здесь Умберто открыл агентство по торговле недвижимостью, продавая участки в Горах Экклезиастов, а Луи арендовал контору, чтобы практиковать свое юридическое искусство, и через несколько лет прославился, добившись оправдания в деле Мясника Лландридноддских Источников.
— После войны наш старый городишко уже не тот, что прежде, — говорил, бывало, Раджандра Дас. Такие беседы он и господин Иерихон вели уже столько раз, что разговор, миновав стадию бессмысленных поминальных молитв, приобрел новую многозначительность. — Когда люди ушли, город умер.
Сперва паломники и Святые Дети, затем господа из средств массовой информации. За ними последовали хозяева гостиниц, держатели приютов и рестораторы, которые их кормили, поили и снабжали кровом. Затем в течение суток лопнула Корпорация Вифлеем Арес, породив целый ураган рушащихся котировок и поножовщины в высочайших слоях корпоративной тропосферы, и сила урагана продолжала расти по мере того, как все новые подробности истории роботов–двойников становились достоянием гласности. Ураган разметал всех трудовых единиц корпорации, всех ее менеджеров и начальников отделов, всех их разнес по лицу земли, как ржавую пыль. Наконец, после Битвы Пророков, оставившей по себе десятимегатонную дыру в главной линии Меридиан–Пандемониум, исчезли Бедные Чада Непорочного Изобретения. Последним вернулся домой, в зачарованный Лес Хризии, Самый Саркастичный Человек на Свете Жан–Мишель Гастино, навсегда лишившийся своего дара.
— И к чему все это было? — обычно спрашивал Раджандра Дас в конце разговора. По освященной временем традиции господин Иерихон не спешил с ответом, который был ему известен, пожалуй, лучше чем–кому либо из оставшихся насельников Дороги Отчаяния. — Ни к чему, — отвечал тогда сам себе Раджандра Дас. — Я спрошу тебя — все эти молитвы, марши, забастовки, все эти сражения и кровопролития, дни и ночи ужаса — что они кому дали? Никому и ничего. Совершенно ничего. Пустая трата времени, энергии и жизней.
Господин Иерихон не употреблял таких слов, как «принципы» или «абсолютные ценности», когда Раджандра Дас принимался клеймить Конкордат за то, что тот не сумел одержать чистую победу над Сталелитейной Компанией Вифлеем Арес, поскольку не до конца был уверен, верит ли он еще сам в абсолютные ценности и принципы. Лично для него крушение компании и последовавший за ним упадок Дороги Отчаяния не имели никакого значения, покуда солнце продолжало светить, растения пробиваться из земли, а редкие дожди — сыпаться с небес. Его вера в Дорогу Отчаяния была более эгоистичной, чем у Раджандры Даса. Ему нравилось думать, что она к тому же была более реалистичной. Он вспомнил самый первый дождь. Пятнадцать лет прошло с тех пор. Как быстро пролетело время. Глубоко внутри он ощущал иррациональный страх, что Дорога Отчаяния совершенно перестанет существовать, а он этого даже не заметит. Люди ушли, лавки закрылись, банки перевели средства в большие города Великой Долины, законники, парикмахеры, механики, консультанты, доктора уехали в тот же день, как починили дорогу; все, что осталось — это фермы, солнечные панели, скрипучие ветряные насосы и пустые, пустые улицы. Нынче и поезда проезжали здесь раз в неделю, а останавливались и того реже. Все вернулось к изначальному состоянию. История Дороги Отчаяния остановилась, и Дорога Отчаяния была ей за это благодарна.
Как-то раз, когда двое мужчин сидели в кожаных креслах, наблюдая за песчаными смерчиками, бегущими по улице, Раджандра Дас сказал:
— Ты знаешь, мне кажется, я не подхожу для брака.
Господин Иерихон не совсем уловил, что он имеет в виду.
— Я всегда думал, что одна из сестер Пентекост когда-нибудь да подцепит меня, но ничего подобного. Забавно. Всегда думал, этим кончится. Ладно, теперь они бог знает где, а я — вот он, без жены, без хозяйства, все мое добро — половина этого крыльца. Даже власти над машинами у меня больше нет. Я снова простой бич. Может быть, я всегда им и был, потому никто и не шел за меня замуж.
— Думаешь уехать? — спросил господин Иерихон. Он так давно знал Раджандру Даса, что читал его душу, как железнодорожное расписание.
— Меня здесь ничего не держит. Видишь ли, я всегда хотел повидать Мудрость, тамошние сверкающие башни на берегу Сыртского Моря.
— Надо было попроситься с госпожой Квинсаной.
Раджандра Дас сплюнул в направлении лунокольца.
— Да я ей задницу подтирать недостоин, а она — мне. Нет, если я поеду, то поеду сам по себе. У меня хватит времени, чтобы снова научиться быть бродягой, и я достаточно стар, чтобы мне это понравилось. У меня нет будущего, чтобы о нем беспокоиться.
Господин Иерихон посмотрел в небо. Звезды сегодня висели низко — протяни руку и коснешься.
— Может быть, я уеду с тобой, — задумчиво сказал он. — Я ведь всегда говорил, что здесь проездом.
Но он остался, а Раджандра Дас вскоре обнаружил себя бегущим наперегонки с медленным утренним рудным поездом. Вскакивая на платформу и взбираясь по лестнице на крышу вагона, он чувствовал, как годы осыпаются с него. Это было занятие, для которого он был предназначен. Он был Вечным Бичом, архетипом странника. Просто–напросто передышка между двумя поездами чересчур затянулась.
Год и еще один день он колесил по разным интересным местам и отовсюду отправлял открытки со своим изображением: на фоне Бездны Ликса или на плавучем цветочном рынке Ллангонедда, или сидящим на корточках у легендарного Джаз–бара Гленна Миллера на улице Горестей в Белладонне. Каан Манделла прикалывал открытки на раму зеркала за стойкой, чтобы горожане могли посмотреть и подивиться на них. В один прекрасный день — это был четверг — Раджандра Дасс поддался искушению, которому успешно сопротивлялся целый год и еще один день, и отправился в Мудрость, прекраснейший город на свете. Он сдерживался так долго, боясь разочароваться, но шагая по сверкающим бульварам и глазея на величественный мосты и башни, наслаждаясь сиестой (приятные привычки живучи) в кафе под сенью деревьев, обрамляющих Невский проспект, обедая в прибрежном рыбном ресторане и объезжая на трамвае все девятнадцать холмов, он убедился, что все здесь, до мельчайших деталей, именно такое, как ему представлялось. Он отправлял господину Иерихону одну за другой открытки, исполненные восхищения.
«Это самое чудесное место в мире», писал он в своей последней открытке, отправленной из Мудрости, «но я здесь не останусь. Есть еще куча мест, которые надо повидать, а в Мудрость в любой момент можно вернуться. Она никуда не денется. Если буду проезжать поблизости, зайду в гости».
Это была последняя открытка от Раджандры Даса. Едучи в Ллангонедд и размышляя о том, как ему путешествовать теперь, после исполнения мечты всей его жизни, он ощутил в носу зуд, вызванный пылью. Он чихнул и с этим чихом его покинула последняя капля власти над машинерией. Рука его соскользнула, он сорвался с тележки шасси, с тихом криком упал под колеса Сыртского Экспресса Мудрость–Ллангонедд и умер.