Дорога перемен
Шрифт:
Первой из машины вышла миссис Гивингс; послав в сторону дома сияющую слепую улыбку, она завозилась с пальто и свертками на заднем сиденье. Затем через противоположную дверцу появился Говард Гивингс, задумчиво протиравший очки, а следом за ним вылез долговязый краснолицый парень в матерчатой кепке. Его головной убор ничуть не напоминал лихие бейсболки, которые позже войдут в моду, но был широким, плоским, таким же старомодным и дешевым, как и весь остальной тусклый наряд, похожий на приютскую или тюремную униформу: бесформенные твидовые штаны и явно маловатая темно-коричневая кофта на пуговицах. Казенную одежду было видно хоть вблизи, хоть издали.
По сторонам человек не смотрел. Широко расставив
Миссис Гивингс успела прощебетать целую тираду извинений и приветствий, и даже супруг ее произнес пару слов, прежде чем Джон покинул свое курительное место. Двигался он весьма резво, пружинисто шагая на носках. Вблизи стали видны маленькие глаза и тонкие губы на его крупном худощавом лице с хмурым выражением человека, измученного хронической болью.
— Эйприл… Фрэнк… — повторил он за матерью, явно стараясь запомнить имена. — Приятно. Наслышан.
Лицо его озарилось поразительной ухмылкой: на щеках прорезались вертикальные складки, бледные губы разъехались, показав два ряда ровных и крупных прокуренных зубов, а взгляд стал как у слепого. Казалось, эта чудовищная пародия на дружелюбную располагающую улыбку навеки застыла на его лице, но потом она все-таки стерлась, когда вся компания, пропуская друг друга, вошла в дом.
Эйприл объяснила (слишком уж подчеркнуто, как показалось Фрэнку), что дети ушли на день рожденья; миссис Гивингс заговорила о совершенно жутком обилии машин на шоссе № 12, но голос ее угас, когда она поняла, что внимание Уилеров приковано к Джону. Не сняв кепки, на негнущихся ногах он медленно обходил гостиную и все разглядывал.
— Неплохо, неплохо, — кивал Джон. — Весьма сносный домишко.
— Садитесь, пожалуйста, — предложила Эйприл, и старшие Гивингсы послушно устроились на диване и в кресле.
Бросив кепку на стеллаж, Джон в манере батраков сел на корточки; покачиваясь на пятках, он курил, а пепел аккуратно стряхивал за отворот штанины. Лицо его разгладилось, обретя лукавое выражение Уилла Роджерса, [30] взгляд стал умным и насмешливым.
— Старушка Хелен о вас все уши прожужжала, — сказал он. — Я так и не понял, о ком она говорит: то ли о прелестных молодых Уилерах с Революционного пути, то ли о славных юных революционерах с улицы Уилера. Да я и не слушал. Вы же ее знаете — все говорит, говорит, говорит, а про что говорит? Так достанет, что уже и не слушаешь. Но сейчас, надо отдать ей должное… Я-то все иначе представлял. У вас славно. Не бойтесь, не в том смысле, как она понимает «славно», а в смысле хорошо. Мне здесь нравится. Похоже на человеческое жилье.
30
Уилл Роджерс (1879–1935) — артист цирка, эстрады и кино, радиокомментатор, автор юмористических газетных колонок; кумир американской публики.
— Что ж, спасибо, — кивнул Фрэнк.
— Может, кто-нибудь хочет хереса? — спросила Эйприл, нервно перебирая пальцами.
— Нет-нет, пожалуйста, не беспокойтесь, — вскинулась миссис Гивингс. — Все чудесно, не утруждайтесь. И вообще, мы через минуту…
— Мам, окажи всем любезность, — перебил Джон. — Заткнись ненадолго. Спасибо, я выпью хереса. И предкам несите, я оприходую порцию Хелен, если она раньше не заглотнет. Да, и знаете что… — Умное выражение слетело с его лица, когда он, оставаясь на корточках, выкинул вперед руку, точно бейсбольный тренер, отдающий указание игрокам. — У вас есть высокие стаканы для виски? Значит, вот что: берете высокий стакан, кидаете пару-тройку кубиков льда и доверху наливаете хересом. Я люблю так.
Миссис Гивингс, напряженная, точно свернувшаяся кольцами змея, шевельнулась на краешке дивана, прикрыла глаза и попросила у Бога смерти. Херес в высоком стакане! Кепка на книжной полке! А его одежда! Сколько раз она привозила ему хорошие рубашки и брюки, чудесный старый твидовый пиджак с кожаными нашлепками на локтях, кашемировый свитер, но он упрямо ходит в больничном. Назло. А его вопиющая грубость! Почему в такие моменты от Говарда никакого толка? Сидит себе в углу, улыбается и моргает, точно старый… Ну помоги же!
— Чудесно, Эйприл, большое спасибо, — сказала она, неверной рукой принимая стакан с подноса. — А какая закуска, ну надо же! — В наигранном изумлении миссис Гивингс отпрянула от блюда с канапе — утреннего произведения Эйприл. — Не стоило так из-за нас беспокоиться.
Джон сделал два глотка, поставил бокал на полку и до конца визита к нему больше не притронулся, однако сметелил половину бутербродов. Он прожорливо заглатывал по три-четыре штуки сразу и громко сопел. Миссис Гивингс удалось взять слово, и пару минут она говорила так, чтобы одно предложение перетекало в другое, исключая возможность ее перебить. Она пыталась заболтать кошмар ситуации. Вы слышали о недавних постановлениях комиссии по зонированию? На ее взгляд, они возмутительны, однако, безусловно, позволят снизить налоговую ставку, что всегда во благо…
Во время ее монолога Говард вяло покусывал бутерброд и бдительно следил за каждым движением сына; он походил на добрую старую няньку, в парке стерегущую дите, чтоб не напроказило.
Джон искоса наблюдал за матерью, но, проглотив последний кусок, перебил ее посреди фразы:
— Вы юрист, Фрэнк?
— Юрист? Нет, с чего вы взяли?
— Просто спросил. Юрист бы мне пригодился. А чем вы занимаетесь? Реклама или что?
— Нет, я работаю в фирме «Счетные машины Нокс».
— И чего делаете? Конструируете, изготавливаете, продаете или чините — что?
— Ну вроде как помогаем продать. Я не имею дела с самими аппаратами, сижу в конторе. Работа дурацкая. В смысле, ничего интересного и увлекательного.
— Интересного? — Слово будто задело Джона. — Вас волнует, «интересная» работа или нет? Я думал, это женский подход. Женский и детский. Не предполагал, что у вас такая же оценка.
— Ой, солнышко выглянуло! — воскликнула миссис Гивингс. Она подскочила к венецианскому окну и посмотрела на улицу, но спина ее оставалась напряженной. — Может, радуга будет? Вот бы хорошо!
От раздражения у Фрэнка закололо в загривке.
— Я имел в виду, что работа мне не нравится и никогда не нравилась, — пояснил он.
— Чего ж вы этим занимаетесь? Ладно, ладно… — Джон понурился и вяло вскинул руку, словно безнадежно пытаясь защититься от избиения батогами. — Я понимаю, не мое собачье дело. Старушка Хелен называет это «бестактность, дорогой». Беда со мной, вечно чего-нибудь ляпну. Забудьте мой вопрос. Хочешь содержать дом, ступай работать. Вы хотите иметь славный дом, милый дом и потому беретесь за работу, которая не нравится. Здорово. Девяносто восемь и девять десятых процента людей так же решают эту проблему, и поверьте, дружище, вам нечего стыдиться. А если кто-нибудь припрется и спросит: «Чего ж вы этим занимаетесь?» — будьте уверены, это придурок, которого на четыре часа выпустили из психушки. Все путем. Все путем, Хелен?