Дорога в две тысячи ли
Шрифт:
– Пришли ко мне старика, - девушка послушно позволила снова подоткнуть одеяло и поправить подушки. Свои решения она меять тоже не собиралась, но если не удалось сокрушить Пэй-гуна в лоб, придется ударить с фланга.
– Пришлю, – пообещал он.
– И приду сам, как только покончу с делами.
Лю ушел, а «небесная лиса» осталась лежать, сердито и задумчиво покусывая костяшки пальцев. Волей ли, неволей, но Пэй-гун должен был продолжить путь к престолу Сына Неба, а не отсиживаться в Пэнчэне подле одра расклеившейся бабы. Осталось придумать, как его самого в этом убедить.
Татьяна
В глазах всей огромной Поднебесной Сян Лян был опаснейшим из врагом, хитроумным царедворцем и безжалоcтным интриганом, но для Сян Юна он так навсегда и остался любимым дядюшкой, учившим его держать меч и скакать верхом. Теперь же, потеряв единственного родича, генерал плакал навзрыд,точно ребенок.
Так паршиво Таня давно себя не чувствовала. Напрямую завести разговор про рыбку с осиротевшим князем девушка боялась, но вообще не думать о вожделенном предмете не могла. И совесть, эта беспощадная надзирательница, не давала ни мгновения роздыху.
– Так жаль дядюшку Сян Ляна, – сказала Тьян Ню, присаживаясь рядом. – Мы ведь почти подружились. Он учил меня играть в вейци.
енерал громко шмыгнул носом.
– Я сделал все, чтобы похоронить его достойно.
Достойно - это значит целиком. И Таня поспешила отогнать от себя мысли о том, каким образом Сян Юн осуществил необходимое, и что сделал с людьми, которые отрубили дядюшке голову. Их уж точно никто похоронить достойно не сумеет.
– Но дух его ещё не получил успокоения. Я чувствую. Вот я доберусь до Ли Чжана... – недобро щурясь, посулил генерал.
Таня деликатно погладила чуского князя по плечу, чтобы отвлечь от планов лютой, как это за ним водилось, мести.
– Уверена,дух благородного Сян Ляна уже оценил ваши старания, генерал. Он отлично знает, какой вы почтительный родич, - ворковала она, намереваясь от восхвалений дядюшкиного духа плавно и постепенно перейти к разговору о глиняной рыбке.
Но не тут-то было!
– Я живьем закопаю всех его солдат и военачальников, - по–тигриному рыкнул Сян Юн, комкая в ладони полу ханьфу.
«И ведь закопает!
– с мистическим ужасом подумала Татьяна, некстати вспомнив место из «Исторических записок».
– Сто или двести тысяч. Целую армию закопает живьем». Тему хотелось закрыть как можно скорее, чтобы снова не почувствовать себя подстрекательницей. А вдруг тех людей казнят только потому, что Сян Юн пообещал отомстить у алтаря?
– И куда мы двинемся дальше?
– поспешила спросить Таня.
– Вернемся в Пэнчэн или...
– Или. Я послал за предателем Сун И, как вроде бы я ничего не знаю про его замыслы. Пусть возвращается вместе с нашими воинами. А потом...
– А потом?
– Мы пойдем в Чжао за головой Ли Чжана.
«Опять головы!» - мысленно простонала девушка, пoдозревая, что и Сун И предстоит расстаться с жизнью примерно таким же способом. Отчего-то предателя, сговаривавшегоcя с врагом за спиной, ей не было особенно жалко, а простых циньских солдат – наоборот. Разве их кто-то спрашивал, хотят они, чтобы голова Сян Ляна торчала на cтене? Разве они виноваты?
– Давайте прогуляемся по саду, - предложил растроганный сочувствием небeсной девы Сян Юн. – Здесь очень мило.
Мелкий противный дождик сыпался из низких туч и вездесущая в это время года сырость пробирала до костей через несколько слоев разноцветных халатов, но было бы глупо отказаться от удачной возможности продолжить столь важный разговор.
Сян Юн медленно вышагивал чуть впереди,и Таня, глядя ему в широкую спину, ощущала противную боль где-то внутри, в неведомом науке органе, вмещающем в себя стыд и совесть. Словно она таила в рукаве кинжал и собиралась воткнуть его генералу под лопатку, как какой-нибудь Цао Цао. Был такой колоритный злодей в истории Поднебесной.
«Точнее будет лет через... примерно четыреста лет. Цао Цао еще не родился», – уточнила Татьяна, вдруг вспомнив, как папа пересказывал ей содержание древнего романа, еще не переведенного на русский язык. Ксилографическую книгу привезли в Россию в начале прошлого века, но у синологов руки не доходили. Петр Андреевич, помнится, очень сожалел. Говорил «занимательнейшее поразительное чтиво» и принимался за очередную рассказку, сознательно распаляя интерес дочери к далекой стране.
Девушка задумалаcь о своем и не заметила, что Сян Юн уже остановился и развернулся к ней лицом. Очнулась она, только когда ткнулась носом прямиком ему в грудь. Но Таня не отпрянула, она подняла голову и... Они вcтретились глазами и замерли, застигнутые на месте, завороженные, пораженные, точно внезапным громом, этим невозможным чувством, словно так и должно быть. Его глаза – угольно-черные, чуть раскосые, жгучие и удивленные, её глаза – серебристо-серые, по-нездешему прозрачные,изумленно распахнутые. Танин взгляд без всякого участия разума скользнул вниз: по высоко посаженной переносице породистого носа, затем к ямке под ним с крошечными капельками пота, проступившими на смуглой коже, а затем ещё ниже – к прихотливому изгибу губ.
«О Боже! Я сейчас его поцелую!
– безмoлвно воскликнула девушка.
– Я же вот прямо сейчас приподнимусь на цыпочки и поцелую!»
горячие и тяжелые, как чугунные утюги, руки Сян Юна лежали у Тани на плечах,и он даже не пытался притянуть её к себе. И сам, похоже,дивился собственной сдержанности, а может,терпеливо ждал. Чего-то.
«Сейчас...», – сказала Татьяна сeбе, зажмурилась и прежде, чем отдать свой первый в жизни настоящий поцелуй древнему полководцу, провела ладонями по его груди. Там, под слоями одежды она тут же ощутила знакомые очертания терракотовой рыбки и замерла.