Дорога в никуда. Часть первая. Начало пути

Дьяков Виктор Елисеевич

– Когда на пристани выгружались, видел, как бабы здешние одеты, особенно казачки. Чуть не все в душегреях, платки кашемировые, платья дорогие, не из простенького ситца, многие в хромовых ботинках. А выглядят как, все кормленные, и с заду, и спереди так их и распирает. А дочку атаманскую видел? Она в пролётке потом с отцом уехала. В Питере так только самые богатые дворянки до революции одевались, прямо графиня стоит, фу ты, ну ты. Только те больше худые были, а у этой всё из платья так и лезет. И на меня посмотрела, будто плёткой отхлестала...

Лидия укоряла мужа, ибо она из-за нервотрёпки и недоеда последнего времени так сдала, что ей даже стали велики платья, кофты и юбки, которые она носила до замужества.

– Ничего, Лидочка, ничего... дай срок, и ты у меня заживёшь, выправишься, сама как графиня будешь,- успокаивал жену Василий.- А казачкам этим не завидуй, сама знаешь, у рабочего класса, советской власти к казакам большой счет имеется. Много они над нашим братом поизголялись, ногайками нас попороли, да конями подавили. Дай срок, спросим, за всё спросим, вот тогда и посмотрим на этих казачек, сколько на них сала останется, и какая на них будет одёжа...

На одном из первых собраний на новом месте Грибунин огласил план работы коммуны на ближайшие летние месяцы. Первое дело хлеб. Вспахать, посеять, чтобы осенью отправить как минимум один эшелон хлеба в Петроград. Попутно рубить лес и начинать строить бараки и хозяйственные постройки, заготавливать дрова, чтобы пережить зиму... С утра до вечера дымили походные кухни. Пища готовилась на всех и ели все вместе за длинными дощатыми столами под брезентовым навесом. Потом, так же все вместе выходили в поле. Это было внове и пока что не надоедало. За этим доселе здесь невиданным коллективным трудом и строго регламентированной жизнью, с удивлением наблюдали жители близлежащих деревень. Отзывались по-разному и отмечали то, что наиболее бросалось в глаза. Кто-то говорил, что питерские молодцы, так-то вот "обчеством" и горы свернуть можно. А кто-то замечал, что работают коммунары неодинаково, кто-то честно, здоровья не жалея, а кто-то и отлынивает, чуть что цигарку норовит посмолить...

Вечером, после работы, приходили в палаточный городок коммунаров местные мужики, осматривали привезённые питерцами орудия труда, пробовали кашу из общего котла, дивились на клейма, проставленные на простынях и наволочках. Завхоз коммуны с гордостью пояснил, что постельное бельё получено со складов Смольного института благородных девиц. Дескать, до революции на них барышни-дворянки нежились, а сейчас кто был ничем, тот стал всем - товарищ Ленин распорядился отдать это постельное бельё рабочим. Такие метаморфозы нравились многим мужикам, с рождения привыкшими ощущать себя низшим сословием. Особенно дивились местные лакированным бокам пианино, установленного в клубной палатке. Лидия специально садилась к нему и для них играла революционные мелодии: "Смело товарищи в ногу", "Варшавянку", "Рабочую Марсельезу"... В восхищённом шепоте гостей, тем не менее, проскальзывали и скептические отзывы:

– Ишь, барыню из себя строит, на музыке играет, а у самой руки как у прачки, кожа-шелуха, и вся как коза драная, смотреть не на что...

А один степенный мужик, когда-то певший в церковном хоре и способный "чувствовать" мелодию, безапелляционно заявил:

– Плохо председателева жёнка на музыке играет. Я вот в прошлом годе ездил в станицу, в Усть-Бухтарму, к попу тамошнему в хор наниматься... ну тот не взял меня, потому как не казачьего звания, зато я слышал из атаманского дома из окна открытого, как дочка атаманская играла, которая учителкой там служит. Так вот, она намного лучче играла и всё такое душевное, "На сопках Манжурии", вальс значится, ещё что-то такое же . Так я задержалси, стоял рот разинув слушая, пока какой-то казак кривой из ворот не вышел и не турнул меня оттуда. А эта председательша уж больно наяривает сильно, никакой душевности. С такой музыкой солдатам в строю ходить сподручно, а ещё луче как четверть самогону тяпнул, вот так по улице кренделя выписывать и петь "Смело товарищи в ногу"...

Скотина, которую купили коммунары, два десятка коров, около полусотни свиней, пасли на свободных лугах в нескольких километрах от лагеря. Чего-чего, а зарослей густых трав и свободных урочищ вокруг было предостаточно. Свиней постепенно забивали для общего котла. Хлебая наваристый борщ со свининой, коммунары не могли не вспоминать полуголодное существование в Петрограде. Огороды под картошку и капусту располагались на обрывистом берегу Бухтармы. Для полива использовали мальчишек. Они зачёрпывали вёдра из речного потока и по цепочке передавали их наверх, где вода разливалась по капустным лункам...

Коммунары тоже наведывались в окрестные деревни. Смотрели, как живут и работают на своей земле крестьяне, учились и попутно пытались вести агитацию за новую власть, которая обещала всё поменять в социальном раскладе общества. Бойкие на язык, привыкшие выступать на митингах и собраниях, активисты-питерцы обычно легко побеждали в дискуссиях косноязычных селян. Но иногда получали в виде вопросов такие философские истины, что не находили как ответить и сами задумывались.

– Вот ты, мил человек, говоришь, что в вашей песне поётся: кто был ничем, тот станет всем?

– Ну да.

– То есть был простым чёрным мужиком, а станет господином. А тот, кто был господином, что теперь вместо мужика станет работать?

Разъяснения коммунаров, что все должны трудиться одинаково не звучали убедительно, мужик гнул свое:

– А я так думаю, быть всем - это значит не работать, а командовать, приказывать...

И этот сермяжный аргумент "бил" сильнее громогласных призывов к "всеобщему братству труда".

Василий и Лидия как раз это понимали очень хорошо, что вершина общества подобна вершине горы, она невелика и на ней могут разместиться немногие, а большинству так или иначе придется на этих "небожителей" смотреть снизу вверх, и не только смотреть, но и подчиняться и работать на них. Разленившиеся, разнежившиеся дворяне на этой вершине не удержались, волна недовольства снизу скинула их, они освободили место. Для кого? Василий и Лидия надеялись, что для таких как они. Для того они сейчас и работали на износ, не щадя себя, чтобы поднявшись на ту вершину более так плохо никогда не жить, не работать, обеспечить и себе лёгкую старость и застолбить места на вершине для детей...

Мечтая о "счастливом будущем" Лидия не могла не думать о сыновьях. Сейчас они вместе с прочими коммунарскими детьми встали в цепочку по доставке ведер воды из Бухтармы до капустной делянки. Но их будущее она видела совсем не таким, как у их нынешних товарищей. Эти так и должны остаться внизу, сейчас они таскают вёдра, как вырастут, будут всю жизнь пахать и сеять, убирать урожай, а если не захотят их заставят, или же поставят к станкам, как их отцов, дадут в руки ломы, лопаты,

в лучшем случае они будут водить автомобили или паровозы. Но ее детям должно быть уготовано место на вершине, а для этого надо учиться. Почему столько евреев на самых высоких постах в советском правительстве? Потому что среди русских революционеров мало по настоящему образованных, способных занять те посты. Как решить вопрос с учёбой детей здесь? Лидия всё время ломала над этим голову. Конечно, на крайний случай можно и самой заниматься с ребятами, что она и делала иногда по дороге из Петрограда, чтобы прервавшие учёбу сыновья совсем не выпали из учебного процесса. Но всё-таки лучше, если бы они регулярно ходили в школу. Увы, ближайшая такая школа, где были квалифицированные учителя, находилась за двадцать с лишним вёрст в Усть-Бухтарме. В деревнях дети новосёлов вообще не учились с прошлого года - даже там, где имелись, так называемые министерские школы разбежались учителя, которым перестали выплачивать жалование. Лидия настойчиво просила мужа, который иногда ездил в станицу на телеграфный пункт, телеграфировать в уезд о делах в коммуне... Так вот она его настойчиво просила договориться о возможности со следующего учебного года привозить на учёбу учеников из коммуны. Но Василий выяснил, что в станичным высшем начальном училищем руководит прежний старорежимный заведующий, учительствует дочь станичного атамана, к тому же занятия проводятся по старой дореволюционной программе, в том числе с обязательным "Законом божьим", который ведёт тамошний поп. Потому он решил с этим вопросом пока повременить. Лидии ничего не оставалось, как готовиться к самостоятельному обучению детей, чтобы приготовить их к сдаче экзаменов экстерном. Но такие занятия, видимо, придётся проводить в глубокой тайне, ибо учить чужих детей она не собиралась.

ГЛАВА 16

Занятия в Усть-Бухтарминском высшем начальном училище заканчивались в апреле, к началу полевых работ. Следующий учебный год начинался в октябре после уборки урожая. Так приурочивалась учёба, потому что едва ли не все дети школьного возраста оказывали родителям посильную помощь в горячую пору, если не в поле, так по дому. В высшем начальном училища дети учились пять лет. Но далеко не все проходили полный курс. В прежние времена все казачьи школы патронировал отдельский инспектор казачьих школ. Тогда существовал строгий распорядок: с утра первые уроки общеобразовательные - словесность, арифметика, включавшая и геометрию, чистописание, история, география, черчение, потом после этих уроков обязательные для всех мальчиков военные занятия - пеший строй, гимнастика, основы владения шашкой и пикой. Но после упразднения управления отдела станичные училища и поселковые школы оказались, как бы предоставлены сами себе. Нет, материально они никогда не зависели от отдела, ибо содержались на станичные деньги. Но, как и чему учить детей? Такой вопрос, нет-нет да и посещал Полину, несколько омрачая очередной заботой её безоблачное невестинское настроение. Заведующий, Прокофий Савельевич, строго держался старого привычного "распорядка", заложенного во все начальные учебные заведения Сибирского казачьего войска ещё на рубеже веков. Разве что "Боже царя храни" перестали заучивать наизусть, да полные титулы государя императора, членов его августейшего семейства, личности и звания наказного и отдельского атаманов. Куда уж там, если августейших уж больше года как нет, а наказного и отдельского - полгода. Но заведующий очень надеялся, это не надолго, все вернётся на круги своя. Благочинный отец Василий тоже не сомневался, что никакая, даже самая безбожная власть не посмеет отменить "Закон Божий". Полина всё же не до такой степени была невосприимчива к изменениям внутриполитической обстановки в стране и хотела внести в школьную жизнь кое какие новшества. На занятиях словесности и истории она уже почти не упоминала царей и многое из того, что связано с самодержавной властью. Но всё это было непросто, дети особенно в старшем классе, побаиваясь задавать "острые" вопросы Прокофию Савельевичу и отцу Благочинному, к Полине доверчиво тянулись и спрашивали: а почему сейчас нет царя... кто такие большевики... а что нас немцы побили??? И как тут объяснять, если они от родителей дома слышат совсем неоднозначные разговоры. Кто-то до сих пор не снимает портретов государя-императора и царской семьи, а у кого-то отцы, вернувшись с фронта, наслушались там революционных речей, поначитались листовок и газетных статей. Новой власти пока что было не до школ в отдалённых станицах, и здесь всё шло почти по старому, самотёком. В этом году учителям не разу не было выплачено жалованье деньгами. Ну, Полине-то оно вообще было без надобности, она за отцом жила, а вот Прокофий Савельич, по происхождению разночинец, но женатый на казачке и за заслуги перед станичным обществом в 13-м году возведенный в казачье звание, к тому же переучивший едва не всех когда-либо учившихся усть-бухтарминцев.... Так вот, заведующий ощущал себя казаком едва ли не больше чем казаки природные. Тихон Никитич, конечно, не позволил бедствовать старому учителю и платил ему жалованье продуктами из войсковых складов и амбаров. Возможно, именно такая зависимость заведующего от отца и подвигла Полину выступить с предложением о введении некоторых новшеств в училище. Ещё с давних времен в казачьи школы и училища спустили циркуляр об обучении только казачьих детей. Дескать, школы не министерские, а войсковые, содержаться на деньги войска и не казачьим детям в них не место. Таким образом, дети новосёлов там не имели возможности учиться. Не везде этот циркуляр соблюдался, очень часто в тех поселковых школах, где учительствовали учителя не казачьего звания, обучали и детей новосёлов. Но Прокофий Савельич циркуляра придерживался строго, более того он не пускал в училище детей новосёлов и сейчас, когда уже ни самого отдела, ни инспектора не было. Вот Полина и попыталась объяснить старику, что в новых условиях постановления уже несуществующей вышестоящей инстанции можно и не соблюдать, что позволило бы ослабить напряжённость между казаками и новосёлами. Но тут Прокофий Савельич вдруг из доброжелательного сделавшись строго-официальным, дрожащими руками поправляя пенсне на большом носу, произнёс возмущённую тираду: