Шрифт:
1
Когда в начале декабря в Семипалатинске вспыхнуло восстание в частях второго степного корпуса, Анненков, ввиду того, что к тому времени регулярные силы Красной Армии уже взяли Павлодар, и находились не более чем в двух кавалерийских переходах от Семипалатинска... Атаман решил не отбивать Семипалатинск у восставших, а укрепиться на позициях в северном Семиречье, в районе Сергиополя. Он отдал приказ всем подчиненным ему частям отступать из Семипалатинской области туда.
Иван, предчувствуя, что вслед за Семипалатинском падет и Усть-Каменогорск, а потом красные неминуемо поднимутся в горы и придут в Усть-Бухтарму... Он отпросился у самого Анненкова, когда ставка атамана
Эта встреча стала одновременно и долгожданной и невеселой - никто не сомневался, что предстоит новая разлука и кто знает насколько. Ивана удивило, что из близких желание немедленно с ним ехать выразила только Полина. Мать с отцом отказались, тесть с тещей тоже. Более того, Домна Терентьевна, глядя на округлившийся живот дочери, выразила сомнение в правильности ее решения:
– Выдержишь ли дорогу-то, доченька... верхом, да на холоду?
– Выдержу,- ни минуты не колебалась Полина.
Недавний разговор с Бахметьевым оказал свое влияние и на Тихона Никитича, но совсем не такое на которое рассчитывал Павел Петрович. Сам он никуда ехать и не помышлял, но отъезду беременной дочери не препятствовал.
– Ты уж побереги ее Ваня... Внука бы или внучку увидеть, да, боюсь, не приведется,- по одутловатым щекам резко постаревшего за последние месяцы станичного атамана катились слезы.
Иван ни словом не обмолвился о том, что он видел в станице под Петропавловском, и что именно подвигло его забрать с собой в "отступ" беременную жену. Он понимал, что и другим его родственникам оставаться в станице небезопасно. Тесть - станичный атаман, богатей, батраков эксплуатирует, отец с матерью - родители двух анненковских офицеров, один из которых командует полком, а второй руководил расстрелом ленинских посланцев-коммунаров. Но, в то же время он осознавал, что старики вряд ли выдержат столь тяжкий путь. Тем более семьи придется везти на санях, а это замедлит скорость движения. Верхом? Ну, ту же Домну Терентьевну верхом было представить сложно, ей и пешком-то по еще некрепкому иртышскому льду идти более чем опасно. Потому Иван с тщательно скрываемым облегчением воспринял отказ родителей, и его и Полины, ехать с ними.
Прощание не могло не быть тягостным, в глазах родных стояли слезы, предчувствие, что видятся в последний раз, охватило всех. Ивану было легче, он уже успел отвыкнуть от дома. Полина переживала это болезненно, обнимала мать, отца, свекровь, свекра. Они ее заклинали быть осторожной, давали советы, как легче перенести дорогу, токсикоз... Тихон Никитич, вдруг стал просить прощения:
– Прости меня дочка... не смог я сделать так, чтобы ты хоть ребенка родила в спокое. Прости, время такое, что и родиться на свет тяжело...
Сначала Полина собиралась взять с собой много вещей, особенно из одежды, но потом отказалась от этой затеи - верхом все это никак не увезешь. Но деньги, деньги она взяла все, что у них были, и все что дал Тихон Никитич. Атаман предвидя, что здесь ему его сбережения уже вряд ли понадобятся, отдал дочери все золото и серебро, и самые ценные ассигнации, в первую очередь николаевские.
Кроме Ивана взяли с собой жен еще несколько казаков, остальные нагрузились лишь теплыми вещами, да провизией. Их родители узнав, что старики Фокины и Решетниковы не поехали, прикинули, что уж если эти не едут, то им-то тем более не след особо боятся пришествия красных. Многих также отпугнула зимняя дорога, летом на "отступ" решилось бы куда больше народу...
Иртыш перешли так же, как и два дня назад, когда шли в станицу. Уже на левом берегу в атаманском табуне выбрали себе лошадей для женщин, а некоторые заменили и своих строевых, поранившихся и заболевших - Тихон Никитич дал такое разрешение, куда ему было беречь собственность, которую вот-вот красные отберут. "Пострела" Полины еще с лета на пароме переправили в табун и сейчас он с радостным ржанием встретил хозяйку. Но, когда Иван его заседлал и помог жене сесть, жеребец запрядал ушами и задергал удила, ибо уже давно не ходил под седлом, и от того, что всадница, будучи беременной, да еще в зимней одежде, оказалась непривычно тяжелой. Другие женщины, хоть и не беременные, но в отличие от Полины устойчивых навыков верховой езды не имели, да и лошадей им мужья подводили первых попавшихся - выбирать было некогда. Сначала ехали очень медленно, с частыми остановками. К счастью по пути не встретились ни бандиты, ни партизаны. Но при переходе "Чертовой долины" на этот раз не повезло - попали в буран. Чтобы не быть погребенными под снегом, пришлось остановиться у сопки, с противоположной от ветра стороны и почти сутки пережидать разыгравшуюся стихию. Обратный путь занял вдвое больше времени, тем не менее, уложились вовремя, догнали Армию на исходе пятых суток уже в Сергиополе.
Что сразу бросилось в глаза Ивану, заметно увеличившийся, и без того бывший большим обоз с беженцами. Кроме семей казаков к нему присоединись семьи бежавших из Семипалатинска купцов, чиновников и членов семей офицеров 2-го степного корпуса. Отдельные из "новых" беженцев, особенно купцы, путешествовали с относительным комфортом, на рессорных бричках, крытых повозках, некоторые везли свои пожитки аж на нескольких подводах. У Ивана сразу возникла мысль, что неплохо бы устроить Полину в одну из таких комфортабельных повозок, и чтобы там за ней могла, случись чего, присмотреть какая-нибудь женщина. Но хлопотать по этому поводу ему не пришлось. Едва они оказались в расположении армейского обоза, Полину окликнула девушка в дорогой собольей шубке и такой же шапочке. Это была Лиза Хардина. Подруги радостно со слезами долго обнимались, и тут же Полину пригласили в просторную, крытую теплой кошмой, похожей на киргизскую кибитку... целоваться там уже с лизиными родителями, отвечать на расспросы об матери и отце, выслушивать осуждение за их отказ идти в "отступ". Уж они бы их всех тут приняли и обогрели, но раз так случилось, то уж дорогую Полюшку они от себя ни за что не отпустят. Потом подруги уединились и стали чуть не взахлеб шептаться, как в старые добрые гимназические годы... А Иван, с облегчением вздохнув, поспешил сначала в свой полк, а оттуда в штаб, докладывать атаману о прибытии...
Анненков пребывал не в лучшем расположении духа. Обстановка складывалась более чем скверная. С севера, теснимые красными, части корпуса генерала Бегича отступали вслед за основными силами. Этот "барьер" был очень ненадежен, войска Бегича могли просто обратиться в паническое бегство и, слившись с основными частями Армии, внести дезорганизацию в ее ряды. Потому атаман принял решение отступить еще дальше на юг и организовать оборону, используя складки местности на фронте в сотню верст, упираясь одним флангом в озеро Балхаш, а другим в соленые озера Алаколь и Сасыколь. Бегичу же предписывалось, как можно дольше сдерживать красных под Сергиополем. Об этом он и сообщил Ивану, сразу поставив задачу и его полку: находиться в арьергарде, прикрывать отход Армии и обоза. При упоминании обоза лицо атамана исказила недобрая гримаса, не оставлявшая сомнений - он с удовольствием бы от него избавился.
Иван вновь поспешил в обоз и застал жену там же, где оставил, в уютной, хорошо протопленной кибитке Хардиных, по-прежнему оживленно беседующую с Лизой. Она рассказывала подруге, что ощущает и чувствует при беременности. Увидев Ивана, Лиза тактично оставила их вдвоем.
– Поля, послезавтра вся Армия выступает на юг к Урджару. Я с полком остаюсь в арьергарде, вас прикрывать,- шепотом, чтобы раньше времени не распространять слух об отступлении сообщил Иван.
– Как... так быстро... без всякого боя?... Но это же означает, что красные теперь точно придут в Усть-Бухтарму. Господи, что же будет с папой, с мамой?...- сразу сообразила, чем грозит очередное отступление Полина.