Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами
Шрифт:
– Ну, как вам... сами понимаете, такой возможности нельзя не учитывать. Хотя если вы совсем не причастны к этому расстрелу, то, конечно, можно надеяться.
– Я то не причастен, но брат моего зятя... Ладно, спасибо за предупреждение Павел Петрович, я и сам понимаю, что если будут расследовать обстоятельства того расстрела, то и мне в стороне не остаться,- вздохнул Тихон Никитич.
– Обязательно будут. Их же, коммунаров, сам Ленин сюда прислал, за них обязательно спросят,- продолжал убеждать Бахметьев.
Тихон Никитич, тяжело, с усилием встал из-за стола, подошел к большому железному шкафу, ключом отпер дверцу достал оттуда символ атаманской власти - булаву, посмотрел на нее.
– Разве можно было подумать в седьмом году, когда я ее впервые получил, что через двенадцать лет эта насека ничего не будет стоить. Более того, даже обладать ею будет смертельно опасно,- задумчиво как будто никому, самому себе проговорил он и вновь убрал, закрыл
– Вполне возможно. Но вы, как умный человек должны понимать, что все, что сейчас происходит это благо для России. Она сбросила с себя вековые путы, мешавшие ей широко шагать по пути к процветанию. Поверьте, теперь всему народу будут предоставлены, наконец, равные права и ни что не будет сдерживать порыв и творчество масс. Ну а жертвы... жертвы, к сожалению, неизбежны,- убежденно говорил Бахметьев.
– Хорошо, если так. А вы уверены что там, в руководстве вашей партии, в Москве, мыслят так же как и вы, так же борются за равные права и развитие творчества, как вы выразились, народных масс, действительно знают, как осчастливить всех, и действительно этого хотят?... А если нет? Если там больше таких, как тот же Анненков. Герой, умница, кремень, казаки молятся на него. А ведь люди для него, это полки, сотни... пушечное мясо. Я даже иногда думаю, что потому вы и побеждаете, что у вас в руководстве таких Анненковых больше чем у нас. И в результате может получится так, что та самая дорога, по которой вы собираетесь вести народ к всеобщему равенству и процветанию, обернется дорогой в никуда. И, прежде всего потому, что уже в самом начале избранный вами путь стоит стольких жертв и изломанных судеб. Я не провидец, и не могу сказать правы вы или нет, но если вы ошибаетесь и с самого начала идете не туда... вы представляете, все эти миллионные жертвы, они ведь будут на вашей совести, даже ходящего по колено в крови Анненкова, возможно, оправдают, а вас нет.
Бахметьев напряженно слушал, думал... и ответил не сразу.
– Я вас понимаю... и тоже не стану загадывать на будущее. Ведь то, что хотим сделать мы, еще никто не делал. Но в одно верю твердо, так как было раньше, так дальше жить нельзя. Я в этом никогда не сомневался, потому и стал большевиком...
ГЛАВА 30
После того как 30 октября Красная Армия взяла Петропавловск, она не останавливаясь продолжала двигаться на Восток, постоянно нанося противнику тяжелые порожения. К 5-му ноября возникла реальная угроза полного разгрома белых на левом берегу Иртыша, напротив Омска. Там скопились множество поездов и обозов с военным имуществом и беженцами, а также отступающие войска. Единственный железнодорожный мост через реку не мог пропустить всю эту массу. По Иртышу шла шуга, мелкий лед, потому навести понтонный мост, или организовать паромную переправу, оказалось невозможно. Измученные люди испытывали невероятные лишения, еще хуже было лошадям, они гибли тысячами от бескормицы, а без коня казак, это уже не тот казак. Прижатые врагом к реке, голодные казаки вынужденно делали то, что не делали никогда - ели мясо падших коней. Никогда они не употребляли в пищу конину, потому что испокон относились к лошади не так как к любому другому животному - строевой конь это друг, боевой товарищ. Плохое питание, антисанитарные условия приводили к появлению и быстрому размножению тифозный вшей. Людей надо было отмывать в банях, обмундирование менять, или прожаривать, больных изолировать от здоровых, дезинфицировать помещения. Ничего этого в условиях военного поражения и отступления сделать невозможно - в белой армии вспыхнула эпидемия тифа, которая перекинулась и в сам Омск. Город мог превратиться в огромный тифозный барак. Но в первую очередь, конечно, надо было спасать армию, ибо красные могли просто ее всю уничтожить на левом берегу Иртыша. Спасти белых могло только сильное похолодание, которое сковало бы реку и позволило ее перейти... И вот, наконец, 10 ноября второй день шедший без перерыва моросящий дождь перешел в снег, а к вечеру ударил крепкий мороз. За ночь река замерзла, но лед был слишком тонок, чтобы переправить армию: обозы, лошадей, артиллерию... Возникла необходимость быстро сделать, наморозить ледовую дорогу...
Еще в конце лета Верховный отдал приказ об эвакуации Омского кадетского корпуса на восток. Потому основная часть корпуса успела уехать относительно безболезненно. Эвакуировали все классы до седьмого включительно. Большинство кадетов старших классов эвакуироваться не хотели, и в конце концов таковых не стали принуждать, а оставили в городе, в расположении корпуса и использовали для несения патрульной и караульной служб. Самым почетными для кадетов считалось несение службы по охране ставки Верховного...
Именно кадетов бросили на Иртыш, намораживать дорогу с правого берега. Им навстречу с левого берега то же самое делали армейские инженерные подразделения. Володя с Романом со своими товарищами-кадетами сыпали на лед солому и заливали ее водой. Через три-четыре часа на морозе этот "материал" так сцепляло, что по той дороге вполне могли проходить груженые подводы. Но перевозить приходилось тяжелые пушки и потому "наморозку" проводили многократно. Вечером 11 ноября дорога была готова и войска, беженцы нескончаемым потоком хлынули через Иртыш.
Володя с Романом сидели на берегу возле костра и, пряча лица в поднятые воротники шинелей, грелись. Время от времени кадеты поднимались и бежали, чтобы помочь вытащить со льда на берег орудийную упряжку или подводу, настолько тяжело груженую, что истощенная лошадь не могла преодолеть подъем при выезде с ледовой дороги на берег. Когда кадеты в очередной раз помогли вытащить застрявшую подводу, сопровождавший ее рослый вахмистр, приглядевшись к Роману, радостно вскинул руки:
– Здорово, юнкерь... вона где Бог сподобил свидеться. Чего глаза-то таращишь, земляк я твой. Помнишь, летом в Усть-Каменогорске большевиков как косачей на охоте стреляли? А дружок-то твой где, здеся?
– Дронов... вахмистр... здорово, здесь я!- Володя с другой стороны подводы спешил к вахмистру с распростертыми объятиями...
Дронов приказал подчиненным ему возницам отвести три подводы с вещевым имуществом с дороги в сторону, те бросили лошадям по вороху сена и стали перекуривать, а вахмистр поспешил к Володе и Роману, рассказал им свою горестную историю:
– Мобилизовали меня в сентябре месяце во вновь формируемый 12-й полк. В свой-то в 9-й я уж по годам не попадал. А здесь на ту же должность, что и в германскую занимал, сотенным вахмистром. Знаете, небось, что всех нас свели в один корпус... Народу, лошадей много, а толку мало. Я то, как и положено на сотенном хозяйстве, дело свое знаю, вон сколько уж послужил, а такого непорядка еще никогда не видел. Как немец в пятнадцатом году на нас наступал, а все одно отступали как положено, в полном порядке, а тута... ну просто тарарам какой-то. Я вот и сейчас не знаю, куда мне идти, к кому обращаться. Вот на этих телегах, робята, все имущество полка, все что вывезти успели, остальное все там, в степу, на том берегу осталось, еле на эти три подводы коней наскребли. А сколько там казаков в тифу, раненых осталось... Не знаю вывезут их, аль нет... Поверите, от нашего полка самое большое две сотни осталось, да и поубегли многие.
– Как это поубегли?- не понял Володя.- А приказ, их же под трибунал!
– Да что ты, милок, какой трибунал, у нас полная паника, бегут казаки кто куда, все бросают и бегут, потому как в таком беспорядке в каком пребывает наше войско, служить нет никакой возможности, лучше уж домой живым вернуться, может детишек с женой оборонить случиться. А здеся робята, всем нам пропадать. Я вот сейчас хочу всю эту амуницию сдать кому положено и тоже до дому, али куда-нибудь, где порядку поболе надо подаваться. Вообще-то до дому мне нельзя. Тама меня сразу продадут, как только красные придут, за то, что вместе с вами рестантов красных стрелял, и за что отличие от отдельского атамана получил. Так что остается, с ими до конца воевать, другого путя нету. Думаю к Анненкову податься, у него, говорят, порядок так порядок, там воевать можно, а здеся никакой мочи уже нет... Колчак, анмирал, он конечно мужик хороший, но человек флотский, в делах наших земляных не смыслит, вот его атаманы наши да генералы и омманывали всегда и доомманывались...
Володя слушал вахмистра и словно впал в прострацию... Совсем недавно он получил сразу два письма, от матери из дома, и особенно желанное от Даши из Усть-Каменогорска. Содержание писем в общем было спокойным и мать писала как обычно, и Даша в основном тоже касалась своей учебы, да на какие фильмы ходила в кинематограф... Во всем чувствовалось, что они писали из глубокого тыла, где дыхание войны мало ощущается, а вот здесь... Во время сентябрьского наступления, казалось, что белые стоят на пороге грандиозной победы... Но потом последовало контрнаступление красных и вот они уже безостановочно наступают третий месяц. Все громче слухи об оставлении Омска. Володю постоянно посещали мысли об уходе на фронт, Роман с ним соглашался. Посоветоваться было не с кем, штабс-капитан Бояров с семьей эвакуировался вместе с корпусом. Но Володя и сам видел, что армия разваливается на глазах. Отступать вместе с войсками, которые подвержены разложению - это не выход. Уходить надо туда, где есть порядок, дисциплина, где бойцы и командиры окружены ореолом славы от одержанных побед. Потому Володя, посовещавшись с Романом.... Ребята решили, если подвернется оказия, уходить на юг к Анненкову, опять же поближе к родным местам. И вот оказия случилась, они слышат, что то же самое хочет сделать вахмистр Дронов, с которым их уже вторично нечаянно свела судьба...