Дорога в Никуда
Шрифт:
– Максим...! А ведь этого мишку, мы бы могли достать сегодня. От нас двоих, он никуда бы не делся. Отоспались бы на нём за нанесённую тебе обиду и доставленные им неприятные минуты.
– Знаешь, что мой уважаемый друг...!? Мы, наверное, сегодня этого делать не станем. Пусть живёт косолапый. Может, в какой-то степени, я ему тоже кое-чем обязан..., типа своей жизни.... И, скорее всего это действительно так и есть. Будь он поглупее, пошел бы мишка на меня буром, и тогда, очень возможно, что ты со мной бы сейчас не разговаривал, а горько оплакивал бездыханное и окровавленное тело своего забубенно-разнесчастного друга.... А он оказался нашим Русским, и к тому же ещё и Умным Медведем. Таких в воровской партии "Единая Россия" ты не увидишь, таких у них НЕТУ. Там всё больше, "умственные подранки..." околачиваются.... Так, что пусть этот мудрый Топтыгин, живёт дальше. Ведь жизнь то оказывается так коротка...! И её иногда,
– Ну, как тебе угодно Максим. Нет, так нет. Ты непосредственный виновник всей этой истории, тебе и карты в руки.
– Карты, или нет, а ноги в руки, это уж точно. Давай, наверное, будем потихоньку выдвигаться в сторону дома. На самом деле настрой сбился. Запал, действительно пропал. Зайдём ко мне домой, у меня есть армянский коньячок. Помнишь, я тебе говорил о третьем и самом главном аргументе, но не стал тебе его раскрывать...? Мне кажется, что сейчас самое время его обнародовать. А он и на самом деле, в данный момент, самый главный и самый весомый аргумент из всех существующих.... Для нас обоих.
Он и помирит и успокоит и мысли в порядок приведёт. Аргумент-спасение, для поднятия нашего настроения, в виде лёгкого опьянения. Посидим немного, поговорим о том, о сём. Как ты на это смотришь дружище...?
– Смотрю прямо и только очень положительно...! А поэт у нас не я, а ты! Ну, давай, пожалуй, так и сделаем. Коль с утра дело не заладилось, не будем его насиловать дальше. А то ещё посадят.... Шутка...! У меня, кстати, уже тоже не тот настрой. Не боевой...!
– здесь Гуцман резко замолчал, оборвав себя на полуслове..., видимо что-то обдумывая и сопоставляя, а затем в сердцах воскликнул: - "Тьфу ты зараза...!"
– Только договоримся сразу Пётр Яковлевич, вопросов по дороге никаких не задавать. Не до них сейчас...!
– Как скажешь старик! Да кстати Максим, какое у тебя было ощущение, и что ты испытывал в тот момент, когда вы с мишкой, как дуэлянты, стояли друг против друга?
– Мы же договорились с тобой, что никаких вопросов...!
– Ну, мы же еще не на дороге...!
– Какой же ты всё-таки наблюдательный дружище! Хочешь знать, что я ощущал в это время? Изволь...! Как это ни странно, но ничего не испытывал и ничего не ощущал. Не было никакого страха. Не было и паники. Поверь мне, я не вру и не преувеличиваю. Я просто стоял и ждал. Причём сам, не зная чего...! Ощущение страха пришло после того, как косолапый ушёл в тайгу. Рубашка до сих пор мокрая от пота.
– Может, как раз это тебя и спасло. То, что ты не запаниковал.
– Может и это. А может просто Судьба мой друг!
– Возможно...! Возможно! Очень может даже быть, что и Судьба!
– как-то очень медленно и задумчиво, и как бы больше для самого себя, произнёс Пётр Яковлевич.
– Вот-вот...! Кому суждено сгореть, - тот в воде, да и кое в чём другом не утонет..., и в медвежьих зубах не застрянет....
= = =
ГЛАВА - 56.
"П У Р Г А...".
Холодный снег, колюче-синий
На землю саваном спускался
Лёг на ресницы белый иней
И я в пургу..., один остался...
Дороги нет..., даже тропинки!
Всё вдруг исчезло, кроме боли...
Вонзаются лишь в сердце льдинки
В уставшем теле нет уж воли...
Стою в плену тумана белого
Плетёт метель седые кружева
Вокруг меня, отнюдь несмелого
Всем сердцем ощущаю стужу я...
Сковала стужа, меня глупого
В лёд превратилась душа нежная
А ветер гнёт меня беспутного...!
И лишь тоска в глазах безбрежная...
А ветер всё сильней куражится...!
Сбивает с ног, за мною гонится
А может быть, мне это кажется...!?
Что моя жизнь к закату клонится...
Я через реку жизни хаживал
Все вехи знал я, и отметины
В далёкие края, захаживал...
Они все в памяти отмечены...
Я встал на ноги и оскалился...
Как волк гонимый, в тайге голодом
Не время... мне ещё расслабиться...!
И умереть под снежным пологом...
И вдруг все вехи и затёсы
Как звёзды в небе засверкали
На берегу крутом, утёсы
Мне, маяками засияли...
Я к ним пошёл,
Пурга лишь гнёт к земле ослабленных
Глядя на звёзды, я слагал свой стих...!
Для путников, судьбой оставленных...
И вышел я на берег ласковый...
И в синем небе вдруг раздался гром...
И жизнь моя..., вновь стала сказкою
Я наконец пришёл в родной и тёплый дом....
Максим.
= = =
Максим тяжело сел, или даже вернее, просто рухнул на какую-то кочку изо льда и снега. Сил идти больше у него не было, да и собственно говоря, куда идти дальше, он не имел никакого представления. Вокруг него стояла сплошная пелена из снега, плотная, вязкая и тягучая, как кисель или белая манная каша. Где что есть, где чего нет, Максим уже плохо соображал, и совсем уже не ориентировался в каком направлении ему надо двигаться. Где эта проклятая Константиновка, в какой стороне она находится, он не имел ни малейшего понятия. За шесть лет службы на Дальнем Востоке в такую пургу Максим попал впервые. В такой коловерти идти было совершенно невозможно. Часто порывы ветра достигали такой силы, что Максиму, чтобы просто не быть сбитым с ног, приходилось приседать на корточки, а иногда и становиться на четвереньки, прижимаясь ко льду. Если ветер дул в спину, Максиму приходилось поневоле бежать, причем не туда, куда бы он хотел, а туда, куда его гнал этот ветер. Он ничего почти не видел, глаза и рот постоянно были залеплены снегом, который напоминал растаявшее мороженое, но только не сладкое, а липкое и колючее.
Максим был одет тепло. Это немного успокаивало.... На нём была армейская шуба на овечьей шерсти, валенки, шапка ушанка, тёплые армейские рукавицы. На первый взгляд могло показаться, что, мол, в таком случае какие тут могут быть волнения и переживания? В такой одежде никакой мороз не страшен!
Но Максим хорошо знал, что это первое впечатление некой защищённости от мороза, было обманчивым. Это хорошо тогда, когда ты идёшь по улицам города, и пусть мороз стоит градусов тридцать пять, сорок или даже больше. Ничего страшного. Можно только отморозить уши, если вовремя не прикрыть их шапкой-ушанкой. Но зато ты видишь, куда ты идёшь, ты знаешь, куда ты направляешься, и вокруг тебя находятся люди, хоть и редкие прохожие, но они всё же есть. И это очень помогает, даёт тебе уверенность. И поэтому, ты все эти неудобства и неприятности, даже не замечаешь. Здесь же всё было как раз наоборот. Ты не знаешь, куда ты идёшь, ты почти ничего не видишь и ты совершенно один в этой снежной, белой круговерти. Поэтому мороз здесь не просто пощипывает нос и уши, как бы при этом, немного балуясь и заигрывая с тобой. Нет...! Он нагло, абсолютно не церемонясь с тобой, как бандит с большой дороги, пытается залезть тебе под одежду, добраться до твоего пока еще тёплого тела, и безжалостно всадить в него свой острый ледяной нож. А ему в свою очередь помогает предательский страх..., который начинает со временем появляться в тебе самом, и тоже пытается залезть тебе, но уже прямо в сердце и сковать его, причём нисколько не хуже и не слабее, чем мороз твоё тело. Мороз и страх выполняют одну и ту же жуткую работу, но только каждый по-своему. А цель у них, у обоих, одна. Заставить тебя сдаться, заставить смириться с тем, что это неминуемо. Сделать всё, что бы ты непомерно устал, и тебе очень бы захотелось присесть. Так сказать, немного отдохнуть. Совсем немного, совсем чуть-чуть, а потом ты опять встанешь и пойдёшь дальше, к своему дому, к такому долгожданному теплу. Ты поддаешься этому соблазну, как сладкому пению сирены, и садишься прямо в снег, убеждая самого себя, в том, что ты действительно отдохнёшь совсем немного, чтобы набраться сил и сразу же встанешь и пойдёшь дальше, но уже бодрый и сильный. И ты садишься в снег прямо там, где стоишь. Затем, ты начинаешь чувствовать приятное тепло, всё твое тело полностью расслабится, тебе будет очень хорошо, и тебе больше не будет хотеться куда-то идти. Ты будешь сладко и медленно засыпать, проваливаясь, всё глубже и глубже, в какую-то очень мягкую, теплую и приятную истому. Веки твои отяжелеют до такой степени, что открыть глаза ты уже будешь не в силах. Да и, в общем, то и самого желания открыть их, у тебя тоже к этому времени не будет. Этот предательский сон, своими смертельными объятиями, крепко сжимает тебя, сковывая все твои движения и попытки подняться и идти вперёд, к теплу, к жизни. Ну а дальше всё ясно и понятно. Уноси "готовенького...", как поётся в одной из песен. Затем тебя похоронят с почестями, трижды пальнув из автомата в воздух холостыми патронами. И всё...! И это только лишь в том случае, если тебя найдут люди. Бледного, заиндевевшего, негнущегося как чурка, со скрещенными руками, плотно прижатыми к груди.