Дорога в У.
Шрифт:
Несгорающее слово памятника. Я стоял рядом с неповерженным кумиром и восхищенно думал. Ангелы как дикие гуси унесут тебя если сам не можешь полететь, если ослабеешь, плавающий и путешествующий. Речь как из горящего куста. Музыка и свет.
В Москве я тоже встретил мужей и любовников. Итальянская опера везде как на картине любимой графом. Граф, барон, маркиз. Садизм, мазохизм. Критика постмодерна. Садомазохизм, тоху-бовоху, марксизм-ленинизм.
В Москве я посетил станцию Кропоткинскую в память о князе К. Накануне мы проходили по этому осеннему бульвару с А. Черный памятник в сиянии. Рядом китайские или маньчжурские монстры, собаки или свиньи, швайнхунды из зеленой яшмы. Мы с ней шли как плыли на свидание на Смоленскую с любовником-мужем. Просто любовником. Его простуженное тело, о маленькая гейша с шоколада. Алая обертка,
Девушка с осеннего бульвара Москвы, та Аня, словно сестра гейши-гея, я, которому дали денег на белье, предварительно разорив как Рогожина на три бутылки кока-колы в гей-клубе, в тех джунглях, где ангелы и Э.Пиаф.
Это огромный монастырь в стиле Гауди, постмодерн, барокко черное и белое как в Сибири, танцы Кино, борьба в том баре, в том клубе трех обезьян. Нет дыма без огня, черные тела солдат любви. Белая Индия, костры, картины гор, московский музей в арбатских переулках. Тишина.
Униженье через коричневую воду, американскую, хуже ананасной, через поклоненье страданью, в ее глазах, преклониться чтобы возвыситься, приплыть через тьму вод и воздуха к той горе, ее постели. Война языков, три обезьяны. Момент падения, огонь, сизоватый дым, тени. Неописуемый ужас тех страданий, тех тел, падших туда, тени тех стен, безымянность, кроме имен подававших воду и еду. Тропическое дно Москвы.
Возвращение в Петербург на кр. стреле как на белом слоне. На желтой бумаге, оставленной Аней, пишу о евразийской впадине. О тундре, цветках в пыли, индийском кино, французских и русских, иных писательницах, тонких пальцах, пыльце от букв, птицах, воздухе и воде, деньгах из жести. Кризис бумаги денег, ее Сибирь, ее запахи. Без-домные, без-работные. ИНЫЕ.
Армия спасения, без войны. Их глаза, уши, аппетит. На кухне рядом со Смоленской. Их ванна, джипы, желанья. Распад, падение, полет.
Сама себе закон, стихи об аниной войне, военный суд. Кино о женском платье. Одна мечта, сгорающая как тело в платье, ее руки в машине, ее усталость. Дома терпения горят. Страсть, которую одену в платье, дам ей имя. Мечта о несгораемом платье. Сгорает, а тело остается как дом для души. Перед тем, как он пошел мыться, я вызвал его из ванны, тонкий крючок сломался случайно, он вышел сам, в полотенце на бедрах, короткая лекция в прихожей. Кафедра из дуба. Зоя тихо пела как девушка из хора, он стоял босиком и слушал. Когда я закончил лекцию, тихо сказал, не стой на сквозняке.
Такой сквозняк чувств, надрыв, изнеможенье. Впору ломать все стулья. Аня, А. Македонский в своей империи, Наполеон в Москве. Лекция в октябре, Нева в огне, вода в гневе. Хорошо гулять в такую погоду, романс городской. Музы, их тела обнажены и полуобнажены в ожидании, Москва, Смоленский бульвар. Он вышел специально из ванной, чтобы проводить меня, с полотенцем на бедрах, с трогательным изгибом спины и шеи. Не стой на ветру, сказал я, строкой из стихотворения.
Она не приехала проводить меня ночью на вокзал. На Красную стрелу как на Белого слона. Испугалась тьмы, обещания сна. Рассказчица снов как Ш. Провидица, пророчица. Как новое русское кино: едем осенним бульваром ночной Москвой, в огнях иллюминации, дураки и дороги как в сезоне в аду у Рембо.
Война смыслов, код от дома на Осеннем бульваре, толкование слов. Вот целых три ключа, ночь московской мечты, спящий юноша как танцовщица на заднем сиденьи. Конец, рудимент звериного. В комнате я и К. Белой фотографией на потолке. В утренней комнате Ани. То, что поднимает на этажи Москвы. Как будто в башне перед столпотворением, смотрю вниз на огни. Тени геев из трех обезьян, бирки гарсонов с именами, все исчезает, остается небо Москвы как византийский купол.
Верлибр о светло-сером. Восьмое ноября, день смерти Ч. Круглый собор полка, турецкие пушки, огонек сквозь ограду и ветки. Мечта о кладбище, поездка на маяк. Прогулка по другому кладбищу, мечта о музыке и пении, поминальной литургии. Вышло другое пение. Революция, хижины, дворцы и хищники двух полов. Джунгли, африканский тропический лес, тундра, наш лес. Переводчик на голубом покрывале эпохи модерн, во времена постмодерна, запущенных кладбищ. Восстановление церкви, дождя и снега.
Возвращение к сезонам, музеям, мирной жизни. Запустение, среди всего памятники птицам. Мировой мир после мировых войн. Военный мир, дворцы, хищные птицы с голыми шеями. Небо затянуто дождем, камуфляж. Включили желтый свет, золотое окно. После той прогулки не на то кладбище спал. Тоска не знаю по чему. Не то кладбище было как свое не чужое. Вокзал и кладбище. Хижины разрушаются под порывами ветра с океана.
Осеннее кладбище, дорога на океан. Салоны женщин, мечта о музыке. Хор в полковом соборе остался сзади, вместе с мечтой о мосте и беседке. За окном хор, пение, трофейные турецкие пушки из чугуна. Городские прирученные животные. Там, тогда, сон на Осеннем бульваре в аниной кровати. Словно во сне-Москве. Интерпретация текстов в помещении, в разных интерьерах, на св. воздухе, в разных сферах. Голоса осенних кладбищ, стих Клюева. Огни побеждающие. Платье для прогулки в сторону Университета. Военный тулуп похож на шубу оперного певца. Тулупчик. Слово ласковое как сестра или брат. Нравственность одежды, ежедневность театра, между двух репетиций. Греческое понятие, индийское, китайское, японское, восточное. А также западное, кельтское, каменное, лесное с деревянными голосами. Рыцарский идеал.
Все о своем, лекция профессора об авторе. Резюме: не всякий пишущий автор. Веник, баня, церковь, где теперь метро, концерты, баня. Подземное и небо в разные часы. Как в любую погоду самолет. Имя того молодого человека Уфимцев. Чужие тела как язык. Дневник во сне, фильм Бунюэля, имена как у братьев Гонкур.
Это равносильно тому, чтобы снимать кино. Ежедневность жизни, ее поля, сады, пашни. След в небе от самолета. Безнравственность вещей и песен. Классовость, стратификация всего, в том числе и людей. Но человека человек. Вокзал. Кладбище осенью, бюсты, кресты. В одном из склепов статуя как в Лувре без головы. Ангелы, Христос, цветы.
Все видится насквозь. Корпуса фабрики наподобие американской, ремонт церкви. Известность и анонимность могил. Дикая жалость, тоска по идеалу. Все мертвецы бывшей столицы. Настоящее в прошлом. Осень, фильм Бесы с Омаром Шерифом.
Панк, пень, пан. Крашеные волосы как римский шлем, красное и золотое. Греческая, римская античность. Греческая сначала, потом римская, фашизм, сенат, горящий Рим, гуси. Варвары для потопа. Стихотворение Поля Верлена. Одиннадцатое ноября, перемирие первой мировой войны, тотальной, позиционной, химической с аэропланами. Лекция о памятниках в университете, на той стороне Невы, где стоял и кланялся Блок. Не своему флигелю, где родился, а пушкинскому дому. Ежедневность жизни. Речь о Кузмине. Дай бог всем людям. Платья. Трамваи людей, косящие взгляды на чужое платье, чужую жену, любовницу, любовника. Косость тех взглядов. Память это как строительство собора, вокзала, винтовая лестница в Барселоне, имя архитектора на обложке журнала. Испанские замки, соборы, увитые розовыми цветами, вьюнами легкие беседки, балконы, дворы внутри домов. Тяжелые американские мосты, Манилов, архитектор мечты, своего рода Циолковский полетов. Отель дружбы между двух берегов, беседка. Гауди, Корбюзье, Манилов. Грандиозность проектов, интимность желаний. Скромность детской мечты. Взгляд за окно. Пропасти, где добывают металл, реки золота, горы алмазов. Руины и водопады, аллеи парка. Террасы, балконы, колоннады. Разговоры во время прогулок. Застывшая музыка.
Вокзал, история его строительства, мемориальная доска архитектору. Тон-Манилов, как Бизе-Щедрин, Вивальди-Бах. Путешественники. Их мечты, надежды, приятная усталость. Или наоборот: тоска, странные предчувствия, беспокойство до страха, страшной тревоги. Над всем эти ужасным и прекрасным своды вокзала. Это памятник неизвестной путешественнице.
Вчерашняя фраза из лекции. О том, что собакам, проституткам и солдатам вход запрещен. Восемнадцатый век. Прогресс. Красная Стрела. Строительство храма как в Индии, вокзал. Каста воинов. Собаки Павлова, их чистота, идеализация до памятников, плакатов, миф. Запах денег с тех пор. Профессор из Франции. Амфитеатр сомнений, речь, розовые стены, огромные окна и то, что за окнами. Одежда путешественников. Химерическое состояние голов. Настоящая площадь перед Нотр-Дам. Все пути ведут к вокзалу, начинаются от. Повторение лозунгов и пословиц, мнемотехнический прием. Репетиций движений. Постановка Путешествия из Петербурга в Москву. Балет, опера, новый роман.