Дорога во тьму
Шрифт:
Время, когда моей матери довелось произвести меня на свет, нельзя назвать благоприятным и безоблачным. Начало ХХ века - эпоха прогресса и технологий. Скорее всего, исчезновение моего народа было предрешено. Люди обуздали природу и покорили почти всю планету, уничтожая то, что делится с нами силой, без которой даже мы не можем жить вечно.
Повзрослев настолько, чтобы узнать о себе то, о чем не подозревала в раннем детстве, начав понимать причины и следствия исчезновения своего рода, наверное, я должна была ужаснуться или попытаться хоть что-то исправить. Но, выросшая в чужеродной среде, я никогда не чувствовала в себе связи с истоками, и выбор мой был сделан по велению сердца, а не разума или долга. В древности таких, как я, отрекшихся, убивали собственные сородичи, клеймя как предателей и отступников, но даже этого сделать оказалось больше некому.
Скорее всего, я действительно последняя.
Родилась я на северо-западе штата Пенсильвания в городе Титусвилл, в одном из первых в Соединенных Штатах центре нефтяной промышленности, насквозь пропахшем «черным золотом», деньгами, а также кровью и потом рабочих, своим здоровьем, а иногда и жизнью, отдающих дань золотому тельцу на все новых и новых открывающихся скважинах. Все окружающее пространство пропиталось грязью, отчаянием, безысходностью. Век технического прогресса начался с человеческой боли и адского труда.
Город не имел ничего общего с моим народом, все в этом промышленном краю было противоестественным для нас. Более неподходящего места даже вообразить трудно. Стальные нефтяные вышки, куда не устремишь взор, безжалостно вгрызались в землю, высасывая из ее недр подземные богатства, лесные массивы вырубались, освобождая место под расширение бурового промысла, уродуя и истощая окружающую среду. Металлургические заводы и деревоперерабатывающие предприятия отравляли и воздух, и землю, и водоемы, заставляя природу склониться перед прогрессом и технологиями.
Воспоминания о тех годах остались у меня довольно однообразные, какой, собственно, и была тогда жизнь в Титусвилле.
Наверное, нужно начать с самого начала, чтобы понять, как и почему я пошла против своей семьи, своей сущности и, вероятно, своего предназначения.
Каким непопутным ветром мою мать занесло в такое отвратительное место без родни и друзей, на поздних сроках беременности и с сыном-подростком, мне так и не довелось узнать. Долгое время в этой части моей жизни зияла пустота, ведь этого не знал никто. Также, как и то, кем являлся мой отец. Но, прибыв на место, познакомившись с бедной женщиной, чей муж работал на скважинах, и приютившей нас под своей крышей, родив меня, мать неожиданно исчезла вместе с сыном, оставив новорожденную девочку в семье этих добрых людей.
Вообще-то, во все времена случалось подобное. Голод, тяжелый труд, болезни вынуждали женщин из низших слоев оставлять детей в приютах или под дверьми богатых домов, не имея возможности прокормить и вырастить малюток самостоятельно. И хотя в семье моих приемных родителей уже было шестеро детей, они решили оставить и этот нежданно свалившийся на них «подарок».
Все это я узнала в шестилетнем возрасте из рассказа женщины, у которой и прошло мое детство. Я не сомневалась в ее доброте и сострадании, но она с улыбкой часто говорила, что решиться им помогла я сама, когда из крохотного тихого свертка внимательно смотрела на мир переливающимися золотистыми глазками, слишком серьезными для новорожденного младенца. Через некоторое время, лишь только семейство уверилось, что мать меня действительно бросила, и решило обратиться в городскую ратушу за разрешением по удочерению или опеке, к ним вернулся мой брат.
Хмурый, высокий, не по годам развитый подросток вкратце сообщил, что мать наша умерла и что он сам похоронил ее несколько дней назад. Перед смертью она просила передать этой семье просьбу по возможности позаботиться о ее дочери, так как ни родни, ни друзей у нее не было. Брат назвал мое имя, оставил деньги на первоначальное содержание и кулон моей матери и ушел в неизвестном направлении.
В последующие годы о его существовании только и напоминали регулярно присылаемые деньги, которые мать забирала на почте, и больше я о родном брате ничего не знала. Вероятно, далеко не каждый сирота может похвастаться тем, что у него был кров и люди, которых можно назвать семьей. Поэтому, несмотря ни на что, я благодарна судьбе за спокойное и достаточно безмятежное детство.
По крайней мере, из слов старших, мимолетом услышанных от родителей или соседей - таких же угрюмых неразговорчивых мужчин, как и мой приемный отец, - можно было понять, что жили мы не так уж плохо, в отличие от многочисленных наводнивших город переселенцев из Латинской Америки, Мексики, Европы и Азии, не говоря о коренных жителях – индейцах, как и другие претендующих на рабочие места.
Семья Стоунов принадлежала к тому низшему слою рабочего класса, силой и тяжелым трудом которых поднимались Соединенные Штаты как сильнейшее капиталистическое государство. Если бы я в этом могла разбираться, то сказала бы, что жили мы практически на грани бедности, без каких-либо шансов на улучшение или облегчение материального положения. Разве что дочерям повезет удачно выйти замуж или сыновья смогут выбиться в люди. Но это были, скорее, лишь призрачные надежды и мечты, которые только и остаются семьям бедняков.
Однако, для большинства рядовых американцев это было привычным, также жили и их соседи. И уже то, что глава семьи Грехам Стоун имел работу - крохотный типовой домик на окраине рабочего поселения и клочок возделанной земли за ним, считалось счастьем.
Приемного отца - крепкого, и сурового человека - я побаивалась и не очень переживала из-за того, что редко вижу. Каждый день, за исключением воскресений, он проводил на добыче нефти, на строительстве новых веток железной дороги или на лесопилке, там, где в данный момент требовались чернорабочие. Домой, усталый и хмурый, возвращался поздно вечером и вновь уходил засветло.
Разумеется, в доме царил патриархат, слово главы семьи не обсуждалось и не подвергалось сомнениям или, тем более, критике.
Дети при нем отличались беспрекословным послушанием. Мне же порой казалось, что он вообще не подозревает о моем существовании или вспоминает крайне редко. Когда он бывал дома, то не обращал на меня никакого внимания, я была для него чем-то вроде пустого места, и я рано поняла, что не вправе считать иначе. Я не могла этого объяснить, но буквально кожей чувствовала полное его безразличие по отношению ко мне. То же касалось и самого старшего из шести детей Стоунов - Тревора. Его я видела еще реже, ведь к моменту моего рождения он был уже достаточно взрослым, чтобы работать наряду с отцом, а также иметь свои личные дела.
Как я уже говорила, эти годы – не самые плохие в моей долгой жизни. Мать была очень доброй, не сломленной изнуряющей работой и многочисленным потомством. Даже среди бесконечной череды домашних дел она находила время на каждого из детей - чтобы помочь и выслушать, а порой и пожурить. Немного полноватая, ширококостная, с натруженными руками и спрятанными под косынку густыми русыми волосами, собранными в большой пучок, в отличие от своего мужа, она никак не обделяла меня вниманием, и глаза ее светились лаской и заботой.