Дорога за горизонт
Шрифт:
Те, кто меня послали и не догадывались, что именно они мне доверяют; и я сам не подозревал, какой груз ответственности ляжет на мои плечи. Но это ничуть не уменьшает моей вины.
Представьте, что свершаете некое изощрённое действо только для того, чтобы убедиться в собственном фиаско. И успех вашего опыта призван не утвердить некий позитивный результат, а совсем наоборот – доказать, что вы попросту жалкий неудачник. Представили? Если да – то ответьте, каково вам будет получать положительный результат в подобном эксперименте?
С такими примерно настроениями я решился поставить опыт с чашей и тентурой. Случилось это примерно на полпути с Островов Зелёного
Так оно и вышло. В смысле – не вышло. Не получилось. Чаша-линза старательно преломила лазерный луч, разбросала по стенам каюты алые зайчики и… ничего. Ни светового жгута, пронизывающего дырчатую поверхность артефакта, ни конуса лазерных бликов, ни фиолетового облака голограммы.
И зачем, я спрашивается, время тратил?
Тем вечером я, впервые за последние лет десять, напился. Спасибо хоть, не в одиночестве – умница Садыков, помогавший ставить этот безнадёжный опыт, разделил горькую участь начальства. Я запер дверь тесной конуры, именуемой каютой – и мы два дня не показывались на палубе, прикончив за это время несколько бутылок чёрного ямайского рома, запасённого ещё на Тенерифе. То есть, это я не показывался – меньше всего мне хотелось, чтобы Берта или, паче того, Иван, увидали меня в таком непрезентабельном состоянии.
Итак, экспедиция потерпела фиаско. Можно сдавать тентуру, чашу-линзу и прочее в кунсткамеру. Потому что единственного элемента, связывающего всё это воедино – и открывающего, как я истово верилось мне последние полгода, путь к звездам – нам не заполучить. Разве что, уговорить Государя Императора высадиться на Британских островах, взять штурмом Лондон и выпотрошить штыками преображенцев Британский музей – или куда ещё поместят нашего тетрадигитуса проклятые англосаксы? Может, в какую-нибудь особо охраняемую сокровищницу Вестминстерского аббатства? Вряд ли, ведь для них этот артефакт тоже бесполезен. Но эти счастливцы хотя бы не знают, какого шанса они лишились…
А может, рассказать – пусть помучаются от груза утраченных возможностей? Написать статейку, да разослать в ведущие европейские издания – с прилагающимися цветными фотографиями статуи, тентуры, чаши, звездной карты. А что? Поверят, как миленькие – здесь нет фотошопа, и никто ещё не научился подделывать фотографии. Хотя, нет, не стоит; можно не сомневаться что Корф зарежет эту инициативу на корню.
Начавшийся Бискайском заливе запой – в смысле, депрессия – не отпускали меня несколько дней. И, вместе с похмельем, эта депрессия стекли куда-то в льяла [105] – стоило появиться на горизонте на горизонте французскому Бресту.
105
Льяло – водосток в нижней части трюма. Туда стекает вода, образующаяся при отпотевании внутренней поверхности бортов, просачивающаяся через швы наружной обшивки и т. п.
«Кореец» должен был пополнить здесь запасы топлива перед переходом на Балтику, в Кронштадт. Но вместо рядовой угольной погрузки, на рейде нас встретила русская эскадра: «Владимир Мономах», «Дмитрий Донской», «Минин» – троица броненосных фрегатов во главе с императорской яхтой «Держава». Оказывается, Иван, как, и все остальные на канонерке, уже три дня, как знали о предстоящей встрече – спасибо искровым станциям русских кораблей, исправно посылавшим в эфир пунктиры морзянок. И, пока мы с Садыковым, предавались осознанию собственного ничтожества – готовились к этому торжественному событию.
Впрочем, не будем об этом. Рейд заволок пороховой дым; приветственным залпам русской эскадры вторили французске утюги-броненосцы «Кольбер» и «Редутабль». Нехотя, блюдя морской этикет, отозвалась пушка британского «Колоссуса».
Корабли салютовали брейд-вымпелу Великого князя, полоскавшемуся на гафеле «Корейца». Сам Георгий, бледный от торжественности – при полном параде, палаше, с рукой на перевязи – стоял на мостике канонерки, изо всех сил стараясь не опираться на леер; он только-только начал поправляться после ранения. Острая щепка от разбитой снарядом стеньги пронзила бедро; кроме неё, из великокняжеской плоти извлекли полторы дюжины мелких кусочков стали. Как Георгий ухитрился тогда удержаться и не полететь на палубу – бог весть. Но перебитый жгутик антенны он срастил, съехал по фалам вниз – и, залитый кровью, потерял сознание на руках набежавших матросов.
Георгий вместе с Николкой возвращаются в Россию вместе с нами, на «Корейце». Искромсанный английской сталью и чугуном «Разбойник» по сей день отстаивается на ремонте, в Рио. Мальчишки не хотели покидать клипер, на котором приняли бой, но соображения дела перевесили: «Кореец, спешно возвращавшийся на Балтику, имел на борту материалы экспедиции, а брейд-вымпел Великого князя давал хоть какую-то гарантию, что британцы не решатся на новые провокации.
Во время стоянки в Лиссабоне, ревизор канонерки обегал лучших портных португальской столицы, заказывая для Георгия парадный мундир. Его золочёное великолепие несколько портила чёрная перевязь для раненой руки – но зато любой на мостике, от матроса-сигнальщика до командира, Павла Полуэктовича Остелецкого, ясно видел: броненосные махины великих держав салютуют не символу великокняжеской крови и династических связей, а брейд-вымпелу боевого моряка.
Ютовая шестидюймовка «Корейца» ответила на этот гром положенным количеством выстрелов. И, когда канонерка встала у бочки – на борт, вместе с русским консулом и начальником эскадры, контрадмиралом Копытовым, поднялся барон Корф.
Это был сюрприз: я немедленно застеснялся и двухдневной щетины и следов…хм… депрессии на одежде и физиономии. Барон был блестящ, приветлив и полон энтузиазма; после официальной церемонии мы заперлись в каюте и проговорили до вечера. Остальные, включая Ивана, Георгия и ребят, съехали на берег, где в городской ратуше был устроен приём в честь русского Великого князя.
Отправились туда и мы – правда, припозднившись часа на три. Для меня осталось загадкой, когда Берта успела навестить модные магазины – она блистала великолепием, ничуть, впрочем, не затмевая спутницу Корфа. Эта особа… впрочем, рассказ о мадемуазель Алисе – дело будущего, а пока я наслаждался твёрдой землёй под ногами, открытыми плечами и декольте дам, а так же французской речью, которую совершенно не понимал. Кстати, о дамах. Я не особо разбираюсь в истории женской моды – но откуда в конце девятнадцатого века такие немыслимые шпильки и платья, нескромно открывающие не только туфельку, но и, в немалой степени, ножку своей владелицы? Похоже, Вероника не теряла времени даром…