Дорогами «войны кровавой»
Шрифт:
Именно здесь, по трём наведенным мостам, переправилось, в общей сложности, 218 тысяч солдат (три пехотных и два кавалерийских корпуса) и 527 орудий. Это примерно треть Великой армии. Одна треть была оставлена в Европе, а еще треть, разделенная на более мелкие части, переправилась через Неман выше и ниже по течению.
На противоположном, таком же зелёном берегу стоят теперь дома. Ближе к реке – одноэтажные, дальше – новые многоэтажные микрорайоны. А названия на карте хранят память минувших лет: улица «Французов», район «Шанцы».
Майор встретил нас по дороге и сел в машину.
«Позвонила жена, она заболела, – сообщил майор, вероятно сменившийся с дежурства. – Времени
Выполненная из цельного куска чёрного мрамора надгробная плита на могиле губернатора была сдвинута с места. Вероятно, кто-то, в свое время, ограбил покойного. На плите сохранилась надпись: «Генерал от инфантерии… первый губернатор Ковенской крепости…» И никакой даты. В заросшем саду стоял губернаторский дом розового цвета с белыми колоннами – постройка 18-го века. Сам район «Шанцы» ничего интересного собою не представлял, обычная частная застройка.
На пристани, перед тем, как проститься, майор нарисовал мне карту с ориентирами того места, где должны были находиться холмы – захоронения французов и дал адрес своего брата и бабушки, которые живут в районе Слободы. Это по пути на Свенцяны. Еще майор дал мне свой адрес и записку к брату. Взяв адрес, я прочитал, что майора зовут Баранаускас Алик Пранасович…
«Удивительная штука – жизнь!» – подумал я. Мой заботливый майор оказался литовцем, и я чувствовал некоторую перед ним неловкость за свой первый вопрос, который я задал ему при нашем знакомстве.
Через час я был в пригородном местечке Румшишкесе, куда меня доставил катер. Сойдя на берег, я свернул влево и через кладбище вышел к заливу с маленьким домиком на берегу. На причале загорала группа девушек, говорили по-русски. Я отошёл в сторонку и расположился на краю пляжа. Отстегнул от рюкзака палатку, развернул её, чтобы просушить и, пока она сохла, искупался в реке. Затем я продолжил свой путь, отыскивая по дорожным табличкам дорогу на Вильнюс, или Вильну, как его называли прежде.
Вторжение
Пройдя километра четыре под палящим солнцем, я вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть у первого придорожного колодца. Вспомнил, что точно так же, в первые дни нашествия страдали от жары и наши, и наполеоновские солдаты. Не догадываясь о перспективах, которые их ожидали, многие из французов бросали свои шинели, о чём горько потом жалели. С фуражом и продовольствием у них тоже имелись проблемы. Армия вторжения была столь велика и так быстро продвигалась вперёд, что обозы с продовольствием и фуражом не успевали за ней. Уже в Вильно, всего-то через пять дней от начала войны Наполеону доложили о большом падеже лошадей вследствие бескормицы. Солдатам Великой армии приходилось всё время искать себе пропитание, поэтому главной задачей для них с первых дней войны было спасение и захват продовольственных складов – запасов, оставленных русскими. Наполеон во время походов не признавал никаких палаток, и его армия зимой и летом ночевала под открытым небом. Справедливости ради, надо сказать, что палаток не было и в русской армии.
«Палатки нездоровы, – писал Наполеон в своих замечаниях, – лучше располагаться на биваках: солдат спит ногами к огню и защищён досками или соломой от непогоды; сверх того, близость огня скоро осушает под ним землю. Палатки необходимы только тем офицерам, которые обязаны писать или работать с картами. У батальонных и полковых командиров и у генералов должны быть палатки, и им нельзя позволять ночевать на квартирах, потому что такое гибельное обыкновение было причиной многих несчастий».
В день вторжения Наполеона в Россию, то есть 24 июня (12.06 по ст. ст.) Александр I давал бал в имении Беннигсена в Закрете.
Бал был подготовлен его генерал-адъютантами на собранные между собой деньги. «Если вы хотите дать бал, то постарайтесь, чтобы он был хорошо устроен: виленские женщины хорошо понимают это дело», – сказал им Александр и пожертвовал в общую складчину 300 империалов.
Когда посланный командиром лейб-гвардии казачьего полка Орловым-Денисовым казак сообщил о начавшейся переправе, царь приказал русской армии отступать.
Позднее Наполеон с возмущением говорил генералу Балашову, что ни одной войны Россия не начинала хуже. «Неужели у вас думали, что я пришёл посмотреть лишь на Неман, а не перейти его? Не стыдно ли вам: со времён Петра l, с тех пор, как Россия сделалась европейскою державою, никогда неприятель не переступал её границ и вот – я в Вильне, без сражения завоевал целую область».
Схема переправы Великой армии у Ковны 12 июня (24.06) 1812 г.
Асфальт походил на разогретую сковородку. Я шёл по краю дороги, делая через каждый час короткие привалы. Ремни рюкзака с непривычки врезались в плечи, ботинки, хотя и разношенные заранее, казались всё тяжелее. Наконец я добрался до местечка Вевис. Там в маленьком магазинчике подкрепился двумя кружками пива. Пока я пил эту холодную, живительную влагу, я снова подумал о солдатах, шаривших в крестьянских избах в поисках холодного кваса или какой-либо иной жидкости. Если и попадались на их пути колодцы, то они давно были вычерпаны до дна. На подвоз продовольствия надеяться не приходилось, и каждый выживал, как мог. Мародёрство на войне было обычным делом.
Интересно то, что собрав в своё войско солдат со всей Европы, Наполеон совершенно не позаботился об их душах. Среди 420 тысяч человек, перешедших границу России, не оказалось ни одного священника. Это не удивительно, если вспомнить, что на волне революционного энтузиазма девяностых годов санкюлоты, обезумевшие от охватившего их чувства самозначимости, громили свои же церкви и соборы, утверждая новую мораль – свободу, равенство и братство. Возможно, в этом крылась одна из причин такого варварского отношения к нашим святыням, соборам, монастырям. Другая причина заключалась в том, что представители «цивилизованных» европейских стран считали Россию страной варварской, с народом которой можно было особо не церемониться.
Участник событий 1812 года, Ф. Глинка в своих «Письмах русского офицера» так описывает этих «цивилизованных» завоевателей в тяжёлые для них дни бегства из России: «7 ноября… В самых диких лесах Америки, в области каннибалов, едва ли можно видеть такие ужасы, какие представляются здесь ежедневно глазам нашим. До какой степени достигает остервенение человека! Нет, голод, как бы он ни был велик, не может оправдать такого зверства! Один из наших проповедников недавно назвал французов обесчеловечившимся народом. Нет ничего справедливее этого изречения. Положим, что голод принуждает их искать пищу в навозных кучах, есть кошек, собак и лошадей; но может ли он принудить пожирать подобных себе? Они, нимало не содрогаясь, и с великим хладнокровием рассуждают о вкусе конского и человеческого мяса! Зато как они гибнут – как мухи в самую позднюю осень!»