Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
Я никому ничего не сказал о своих недоумениях, но твердо решил выяснить, в чем же тут дело.
Планерка началась, как обычно, с сообщения диспетчера. Но я почти не слушал его. Я и так знал, что сутки прошли плохо, мы не выполнили плана, и причина была не только в бетоне, но и вообще в неблагоприятном стечении обстоятельств. Я ждал, когда заговорит Рожицын, только он интересовал меня сейчас.
Леонид Викторович сидел на скамье у стены со своей неизменной книжечкой в руках. Он расстегнул, но не снял полушубок, и распахнутые отвороты
— Сто два процента. Я был изумлен.
— Какие сто два? Что вы имеете в виду — бетонирование? Выемку породы?
Рожицын снова медленно полистал свою книжечку и невозмутимо ответил:
— Я имею в виду средний процент. А раздельно данные будут такие: по выемке — сто пять процентов, ну а по бетонированию немного недобрал — процентов девяносто шесть будет. Причины ясные.
Я был просто огорошен этим заявлением.
— Вы хотите сказать, — обратился я к Рожицы-ну, — что сумели выполнить или почти выполнить план по бетонированию за истекшие сутки?
На этот раз Леонид Викторович не раскрыл свою книжечку. Он просто погладил ее потрепанную клеенчатую обложку и тихо сказал:
— Я говорю, что план по бетонированию выполняю. До сих пор выполнял… Дальше пойдет, конечно, хуже. Причины ясные…
Он явно уходил от прямого ответа.
— Послушайте, Леонид Викторович, — заметил Орлов, — ведь каждому из сидящих здесь ясно, что план по бетонированию вы выполнить не могли. Давайте, если уж на то пошло, пойдем сейчас все вместе на участок, проверим укладку бетона за сутки и увидим…
— Я говорю о декадном плане, — с необычной для него торопливостью прервал его Рожицын. — Я имею в виду декадный план, включая истекшие сутки. В конце концов для строительства безразлично, как распределяется выполнение плана внутри декады.
Вот! Теперь я все понял!
— Послушайте, — поспешно и даже с затаенной радостью спросил я, — а если проверить план выемки породы за сутки? Только за сутки? А?
Рожицын молча пожал плечами, раскрыл свою книжечку и сделал в ней какую-то отметку.
— Вы обманываете нас, товарищ Рожицын, — сказал я. — Четыре дня назад вы сообщили, что вынули семьдесят кубометров породы. На самом деле вы вынули сто десять. Сорок процентов вы решили «зажать». А потом «распределить» их на те дни, когда не сможете выполнить план. Сохранить премиальные и прочее. Так? Теперь я понимаю вас. Вы создавали себе искусственный резерв на те дни, когда вам не удастся выполнить план. То же и с бетонированием. Я прав?
Рожицын продолжал что-то писать в своей книжечке, и это начинало меня раздражать.
— Может быть, вы перестанете писать, пока мы разговариваем? — стараясь говорить сдержанно, сказал я.
— Извините. — Рожицын закрыл свою книжечку. — Я просто
Внезапно я потерял всякий контроль над собой.
— Политиком?! — закричал я. — Вы называете политикой это явное очковтирательство?
— Андрей Васильевич! — Орлов укоризненно развел руками.
— Что, что «Андрей Васильевич»?! Со времен Крамова, с тех пор, как этот проходимец убрался отсюда, на нашем строительстве не было случаев подлогов и очковтирательства! Вы что же, Рожицын, премиальные свои страховали, что ли?
Рожицын встал.
— Я не понимаю вас, Андрей Васильевич, — невозмутимо пожал он плечами. — О каких премиальных идет речь? Просто, как и все на строительстве, я знал, что мы выдыхаемся. Мне хотелось путем этого невинного перерасчета поддержать рабочее настроение на участке, вот и все. И никого я не обманывал, ведь фактически-то все показанные в отчете работы выполнены? Так?
В комнате наступила тишина. То, что Рожицын после моего крика произнес эти несколько слов так спокойно и с достоинством, явно расположило всех в его пользу.
— Мы еще разберемся, — буркнул я. И перешел к очередным делам.
После того как планерка окончилась и все, кроме Орлова, ушли, я снял с вешалки ватник, чтобы идти в туннель. Но Григорий остановил меня:
— Чего ты так разъярился? Не понимаю. Я внимательно посмотрел на него.
— А я не понимаю тебя, Григорий, не понимаю твоего спокойствия. Человек на наших с тобой глазах хитрит, фокусничает, а тебя это ничуть не возмущает!
— «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…» — продекламировал Григорий. И добавил: — Я думаю, что ты преувеличиваешь.
— Как? В чем?! Вот что, — сказал я решительно, — меньше всего мне хочется сейчас спорить на философско-этические темы. Дай указание, чтобы подготовили приказ о строгом выговоре Рожицыну. У меня все!
Я пошел к вешалке.
— А у меня не все, Андрей. — И Орлов загородил мне дорогу. — Мне надо поговорить с тобой. Сядь, прошу тебя. — Он произнес это так мягко, так по-дружески, что мне стало стыдно за свою резкость.
Я молча вернулся и придвинул себе табуретку, стоящую у стола. Григорий уселся напротив.
— Ведь мы друзья, Андрей, — примирительно начал Григорий, — а раз друзья, значит все должно быть ясно. Никаких недомолвок. Так вот, я чего-то не понимаю в твоем характере. Ну, не понимаю! Ты способен оттолкнуть человека, которому обязан помочь и с чисто человеческой и со служебной точки зрения, оттолкнуть грубо, беспричинно… Ты же способен поднять крик, начать скандал из-за того, что другой человек допустил обычную… ну, скажем, производственную уловку, хитрость. Ты уверен, что этого требует справедливость. Ну а в том, другом случае?