Дорогой Леонид Ильич
Шрифт:
При оставшихся днях жизни Брежнева положение в Афганистане в принципе не изменилось. Шли там вялые военные действия, потери наших войск были невелики. Очевидно, Леонид Ильич махнул на это дело рукой, возложив ответственность на Устинова и Андропова, а главное — по русской привычке надеясь на всемогущий авось…
Тут в Кремль постучалась новая беда: резко обострилось политическое положение в Польше. На этот раз речь шла не о фрондирующей молодой интеллигенции, руководимой местными сионистами (по примеру своих чешских собратьев), как то было в 1968 году, нет, выступил с дружными забастовками рабочий класс.
Одряхление кремлевского руководства
В Польше антисоветские и традиционные антирусские настроения были особенно велики в части пробуржуазно настроенного польского общества. На Западе польские эмигрантские центры были чрезвычайно сильны и действенны, их пропагандистское влияние на социалистическую Польшу было несравнимо с аналогичным же в любой иной европейской стране. К тому же польское руководство тогда вело крайне неудачную социально-экономическую политику, приведшую к перебоям с продовольствием и сильному повышению цен.
В августе 1980 года политический кризис в Польше приобрел открытый и массовый характер, вспыхнули забастовки, центром которых стали крупные балтийские судоверфи. Внезапно возник псевдопрофсоюз «Солидарность», явно руководимый из-за рубежа. Католическая церковь, ведомая националистами и опираясь на антисоветский (антирусский) Ватикан, еще более накаляла обстановку в стране.
В Польше в любой миг мог случиться антисоциалистический переворот, более резкий и острый, чем то могло быть в Чехословакии двенадцать лет назад. В Кремле открыто стали обсуждать вопрос о возможном введении войск в Польшу, ибо переворот там вызвал бы цепную реакцию во всей Восточной Европе.
28 августа 1980 года Андропов, Громыко, Суслов, Устинов и Черненко подали Брежневу записку всего на одной странице. Вот ее краткое изложение: «Обстановка в ПНР продолжает оставаться напряженной. Забастовочное движение приобретает общегосударственный масштаб». Далее в документе испрашивалось разрешение «на случай оказания военной помощи ПНР» привести с 18.00 29 августа в полную боевую готовность три танковые дивизии (ПрибВО-1, БВО-2) и одну мотострелковую дивизию (ПрикВО). Предусматривалось в общей сложности призвать из запаса 100 тысяч военнообязанных и 15 тысяч машин из народного хозяйства.
«При дальнейшем обострении обстановки в Польше, — говорилось ниже в записке, — потребуется доукомплектовать также дивизии постоянной готовности Прибалтийского, Белорусского, Прикарпатского военных округов до штатов военного времени, а при выступлении на стороне контрреволюционных сил основных сил Войска Польского увеличить группировку наших войск еще на пять-семь дивизий…»
Легко себе представить, какая кровавая каша могла бы завариться на западных границах Союза! Поляки — народ лихой и свободолюбивый, это не чехи, вечно кому-то подчинявшиеся. И это еще вдобавок к тому, что на наших южных рубежах уже шла затяжная война.
Стареющий Генсек и тут нашел в себе осторожную мудрость и рискованный шаг своих соратников не поддержал. Говорят, что по прочтении названной бумаги Брежнев долго думал, а потом сказал:
— Повременим пока…
Что ж, на этот раз «повременили» успешно.
Личная заслуга в этом Леонида Ильича чрезвычайно высока.
Застой и закат
О последних годах и днях жизни главы Советского государства Леонида Ильича Брежнева вспоминать, а тем паче писать трудно и тяжело всякому российскому гражданину, любящему свою Родину. И напротив, охотно глумятся над ним наемные журналюги и пошлые эстрадники: «бровеносец в потемках», «сосиски ср…е» (вместо «социалистические страны»), всякое прочее в том же духе. Да, были и густые характерные брови, и очевидные, весьма неприятные недостатки речи. Но это не забава, а трагедия. Для него самого и страны.
…В Вене состоялось подписание поистине исторического договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2). Подписывали Брежнев и президент США Д. Картер. Громыко вспоминал о том:
«…18 июня 1979 года. Дворец Хофбург. Обстановка торжественная. Залы блестят. Они не раз становились свидетелями важных встреч, результаты которых накладывали определенный отпечаток на европейскую историю.
Приближается момент подписания договора. Юристы уже не раз проверили точки и запятые в документе. Упаси боже, чтобы какой-либо неположенный прыжок одной или другой из них исказил смысл важного документа. Ведь его ожидает весь мир.
Церемония происходит в Редутном зале дворца. Оба руководителя делегаций берут ручки, присаживаются поудобнее и ставят свои подписи.
Не успели они еще привстать, как я задаю министру обороны СССР Дмитрию Федоровичу Устинову — мы стоим чуть сбоку — вопрос:
— Как думаешь, расцелуются или нет?
— Нет, — слышу в ответ, — незачем целоваться.
— Не уверен, — ответил я. — Хотя согласен, необязательно прибегать к этому жесту.
Но нас обоих в общем приятно удивила инициатива, которую проявил Картер. Договор скрепился поцелуем — в зале раздались аплодисменты».
Как видно, даже близкие соратники Брежнева, по-доброму к нему относившиеся, посмеивались над его любовью к поцелуям в любых подходящих (и не очень подходящих) случаях. Но бывало и похуже.
Подписанию договора об ОСВ-2 предшествовали переговоры Брежнева и Картера один на один. Переводчик В. Суходрев приводит подробности:
«Тогда Брежнев уже без бумажки ничего не произносил. Беседа один на один заключалась в том, что Брежнев зачитывал подряд заранее приготовленные тексты, плохо воспринимая то, что говорил в ответ Картер. Для того чтобы отреагировать на возможные вопросы, несколько заготовок дали и мне. В случае необходимости я должен был передать их Брежневу. Среди бумаг одна была особой. Все зависело от того, как Картер поставит вопрос: или следовало читать всю заготовку ответа, или только половину. Когда Картер задал вопрос, я зачеркнул в тексте ненужную часть и передал листок Брежневу. Он начал читать и, добравшись до зачеркнутого, обернулся ко мне: «А дальше читать не надо?» — «Не надо», — ответил я и с ужасом посмотрел на Картера и его переводчика, которые внимательно наблюдали за этой сценой, прекрасно понимая, что происходит. Мне стало по-настоящему стыдно».