Досье на Шерлока Холмса
Шрифт:
В тот же день он также нанес визит в Скотленд-Ярд, где предупредил полицию, что этим вечером на Бейкер-стрит будет предпринята попытка покушения на его жизнь. Инспектор Лестрейд отнесся к его словам настолько серьезно, что решил лично заняться этим делом. Итак, ловушка для Морана была расставлена, и теперь Холмсу нужно было сделать еще одну вещь: посетить Парк-лейн, 427, чтобы самому осмотреть место убийства Адэра.
А вот чего он не сделал в свой первый день в Лондоне – это не сообщил Уотсону о том, что жив. Такое упущение трудно принять, даже учитывая, что в то время для него важнее всего было привести в действие свой план ареста Морана. Конечно, он помнил об Уотсоне. Когда Холмс сидел в своем любимом кресле в гостиной на Бейкер-стрит, ему бы хотелось видеть старого друга в кресле напротив. Но и только. Если работа была лучшим противоядием от печали, то она также служила профилактическим
Собираясь на Парк-лейн, Холмс переоделся пожилым книготорговцем. Вероятно, это была предосторожность: Моран или один из его сообщников мог узнать его и убить прямо на улице.
В тот же вечер, в шесть часов, Уотсон также прибыл к дому Адэра. Такое совпадение было не случайным. Его интерес к преступлениям, сформировавшийся за время десятилетней дружбы с Холмсом [62] , не угас и после смерти друга. Завороженный «тайной Парк-лейн», как называли убийство Адэра, Уотсон весь день, посещая пациентов, прокручивал в уме факты и пытался с помощью методов Холмса прийти к каким-то выводам относительно этого дела. Следовательно, Холмс по-прежнему занимал мысли Уотсона, и он сожалел, что тут нет его погибшего друга, который занялся бы расследованием.
62
Я не включаю сюда три года Великой паузы, когда Холмс отсутствовал и его считали мертвым.
Разумеется, Уотсон не знал, что Моран замешан в убийстве Адэра. Как мы видели, Моран был завербован в организацию Мориарти в начале 1891 года – после переезда профессора в Лондон, когда он покинул университетскую кафедру. Поскольку Холмс не признался Уотсону в своем интересе к Мориарти и его банде, Уотсон никогда не слышал ни о Моране, ни о его должности начальника штаба Мориарти. Не знал Уотсон и о присутствии полковника у Рейхенбахского водопада, и о его тогдашней попытке убить Холмса. Таким образом, интерес Уотсона к убийству Адэра был вызван загадочностью этого дела, а не тем, что с ним был связан давний враг Холмса, полковник Себастьян Моран.
Итак, завершив в тот день прием пациентов, Уотсон решил пройтись из Кенсингтона на Парк-лейн – через Кенсингтонские сады и Гайд-парк. Там он присоединился к группе любопытствующих зевак, собравшихся у дома Адэра. Среди них был высокий худой человек в темных очках, который, как заключил Уотсон, был частным детективом. Он излагал свои теории насчет убийства. Как предположил Д. Мартин Дейкин, это, вероятно, был Баркер, частный детектив из Суррея и соперник Холмса. Уотсон впоследствии столкнется с Баркером при расследовании дела о «Москательщике на покое». Согласно его описанию, это был «высокий брюнет с большими усами», который носил «дымчатые очки».
Выводы этого человека были столь абсурдны, что Уотсон с отвращением отвернулся. При этом он случайно толкнул пожилого сгорбленного человека, который стоял у него за спиной в толпе, и старик уронил книги, которые держал под мышкой. Не узнав в этом человеке Холмса, Уотсон извинился и направился обратно в Кенсингтон.
То, что Уотсон не разглядел Холмса в этом обличье – как не узнавал его и в других случаях, когда он маскировался, – весьма позабавило кое-кого из исследователей шерлокианы. Они ухватились за этот новый пример бестолковости Уотсона, заставивший их считать, что, откровенно говоря, он не блистал умом. Однако если проанализировать все те семь случаев, когда его сбило с толку переодевание Холмса, становится ясно, что Уотсон обманывался по вполне понятным причинам. В инциденте на Парк-лейн Уотсон только мельком взглянул на своего друга, в трех других он видел Холмса при плохом освещении – как, например, в притоне, где курили опиум («Человек с рассеченной губой»). В «Последнем деле Холмса», когда Уотсон снова не узнал Холмса в пожилом итальянском священнике, они находились в купе континентального экспресса, стоявшего на темном перроне вокзала Виктория. В рассказе «Шерлок Холмс при смерти», когда Холмс загримировался, чтобы казаться тяжелобольным, погода была пасмурная, комната тускло освещена, и он предусмотрительно не позволял Уотсону приблизиться к кровати, на которой лежал. Когда он появился в облике старого моряка («Знак четырех»), лица его из-за густых бакенбард и мохнатых бровей почти не было
Вернувшись в свой дом в Кенсингтоне после осмотра места убийства Адэра, Уотсон снова не узнал Холмса в пожилом седовласом книготорговце, которого провели к нему в кабинет. Дело было вечером, и, хотя зажгли лампы, вероятно, комната была слабо освещена. К тому же, как и в деле об «Исчезновении леди Фрэнсис Кэрфакс», последним, кого ожидал увидеть Уотсон, был Холмс, который якобы погиб три года назад у Рейхенбахского водопада.
Потрясение от внезапного и неожиданного появления Холмса было столь сильным, что Уотсон впервые в жизни потерял сознание. Это показывает глубину его чувств при виде старого друга. Даже Холмс растерялся от такой реакции. «Приношу тысячу извинений, – сказал он Уотсону, приведя своего друга в чувство и дав ему коньяк. – Я никак не полагал, что это так подействует на вас».
Хотелось бы думать, что Холмс почувствовал угрызения совести. Его слова о «чересчур эффектном появлении» свидетельствуют о том, что он понял, как далеко зашел.
По описанию Уотсона, Холмс стал еще более худым, чем прежде, а взгляд сделался еще более пронзительным. Отмечает он и «мертвенную бледность… тонкого лица с орлиным носом», что свидетельствует о нездоровом образе жизни. Это привело некоторых комментаторов к мысли, что рассказ Холмса о его путешествиях за границей вымышленный. Они приводят тот аргумент, что если бы Холмс провел три года в Тибете и на Среднем Востоке, он был бы загорелым. Вероятно, они забыли, что последние три месяца он находился в Монпелье, работая над экспериментами с веществами, получаемыми из каменноугольной смолы. Несомненно, он запирался в химической лаборатории на целый день.
Уотсону, который был вне себя от радости и облегчения, не пришло в голову упрекнуть Холмса за трехлетний обман – точно так же, как в том случае, когда тот притворился смертельно больным («Шерлок Холмс при смерти»). И он, конечно, с готовностью согласился участвовать в любых планах Холмса.
Выслушав пространный рассказ Холмса о том, как он избежал смерти от руки Мориарти, а также о его путешествиях, Уотсон, в свою очередь, поведал ему о смерти своей жены – наверно, в гораздо более краткой форме. Затем они с Холмсом вместе отобедали, прежде чем отправиться кружным путем к дому Кэмдена. По словам Уотсона, все было, как в старые времена: он снова в обществе Холмса пустился в опасное приключение. «В кармане я нащупал револьвер, и сердце мое сильно забилось в ожидании необычайных событий». Уотсон никогда не мог устоять перед этим искушением.
Питая слабость к таинственности и излишней эффектности, он не объяснил свой план Уотсону и даже не сообщил имя противника. Как фокусник на сцене, Холмс любил иметь козырь про запас.
Точно так же, как Моран не сомневался, что его имя заманит Холмса обратно в Лондон, Холмс знал, что Моран клюнет на наживку в виде воскового бюста работы месье Менье. Холмс установил его в тот день на пьедестале, задрапировав собственным халатом мышиного цвета, у одного из окон гостиной на Бейкер-стрит, 221b. Бюст был расположен так, чтобы, когда зажгли лампы, он отбрасывал тень на задернутую штору. Днем он был скрыт от наблюдателя кружевными занавесками, но с наступлением темноты, когда миссис Хадсон по указанию Холмса задергивала шторы, его было видно с улицы.
Относительно роли миссис Хадсон в этом плане следует отметить, что, подобно Уотсону, она согласилась без всяких возражений. Хотя она была немолода, миссис Хадсон с готовностью согласилась ползать по полу на четвереньках, поворачивая время от времени восковой бюст. Таким образом создавалось впечатление, будто Холмс шевелится в своем кресле. Эта мужественная многострадальная женщина годами терпела большие неудобства, которые доставлял ей Холмс. Однажды Уотсон назвал его «самым неудобным квартирантом в Лондоне». Миссис Хадсон мирилась с его неопрятностью, трапезами в неурочное время, вонью от химических экспериментов и постоянным потоком клиентов, наводнявших ее дом, а кроме того, с оригинальными личными привычками Холмса. Он прикалывал письма к каминной доске перочинным ножом и хранил на ней использованный табак из своих трубок. Миссис Хадсон также терпела урон, наносимый ее имуществу. Сюда можно отнести дырки от пуль в стене гостиной в результате упражнений Холмса в стрельбе из револьвера, поджог ее дома в ночь накануне отъезда Холмса на континент вместе с Уотсоном, а также разбитое окно, в которое бросился Джефферсон Хоуп в тщетной попытке избежать ареста в конце дела о «Знаке четырех».