Досье «ОДЕССА»
Шрифт:
– К чему ты клонишь? – спросил Брандт.
– А вот к чему. Если на основе дневника организовать розыск Рошманна по всей стране, из этого можно будет сделать хороший очерк.
Брандт не спеша стряхнул пепел с сигареты в пепельницу на приборной доске «ягуара».
– Никто его разыскивать не станет. Послушай, Петер, полицию я знаю лучше. Мы освобождаем город от сегодняшних преступников. И никто не станет отвлекать перегруженных сыщиков на поиски человека из-за содеянного в Риге двадцать лет назад.
– Но
– Нет, – покачал головой Брандт. – Не могу.
– Почему? В чем дело?
– Потому что не желаю с этим связываться. Тебе легко говорить – ты холост, ничем не обременен. А у меня жена, двое детей, посему я не хочу ставить под удар карьеру.
– Но разве это ей повредит? Разве Рошманн не преступник?
Брандт раздавил окурок.
– Не так-то легко объяснить. Просто в полиции существует к этому особое отношение, некий неписаный закон. И заключается он в том, что, если начать копаться в преступлениях эсэсовцев, карьера только пострадает. Да и толку все равно не будет. Запрос положат под сукно, и точка. Так что, если хочешь раздуть это дело, на меня не рассчитывай.
Миллер помолчал, глядя в ветровое стекло, потом сказал:
– Раз так, ладно, оставлю тебя в покое. Но надо же мне с чего-то начать… Завещание Таубер оставил?
– Только краткую записку, где говорится, что он завещает все другу, некоему господину Марксу. Я подшил ее в дело.
– Хоть какая-то зацепка. Где найти этого Маркса?
– Откуда мне знать? – пожал плечами Брандт.
– Разве в записке не было адреса?
– Нет, – ответил Карл. – Только имя.
– Думаю, Маркс живет где-то рядом. Ты его не искал?
– Да пойми наконец, – вздохнул Брандт. – У нас в полиции ни одной свободной минуты нет. А знаешь, сколько в Гамбурге Марксов? Сотни только в телефонном справочнике. Я не могу тратить недели на поиски одного из них. Тем более, что наследство Таубера не стоит ломаного гроша.
– Значит, все? – спросил Миллер. – Ничего больше?
– Ничего. Если хочешь разыскать Маркса – ищи на здоровье.
– Спасибо. Попробую.
Они пожали друг другу руки, и Брандт вернулся к семье и завтраку.
Другое утро Миллер начал с того, что зашел в дом, где жил Таубер. Дверь открыл небритый пожилой мужчина в засаленных брюках, подвязанных веревочкой, и расстегнутой на груди рубашке без ворота.
– Доброе утро. Вы хозяин дома?
Мужчина оглядел Миллера и кивнул. От него пахло капустой.
– Несколько дней назад здесь отравился газом один старик, – начал Миллер.
– Вы из полиции?
– Нет, я журналист. – Миллер протянул мужчине свою пресс-карточку.
– Мне нечего вам рассказать.
Без особого труда вложив в руку хозяина дома банкноту в десять марок, Миллер попросил:
– Нельзя ли взглянуть на его комнату?
– Я ее уже сдал.
– А где его пожитки?
– На заднем дворе. Они никуда не годятся.
Под мелким дождем мокла куча хлама. От нее все еще пахло газом. В ней валялись побитая пишущая машинка, две пары поношенных башмаков, старая одежда, связка книг и обветшавший шарф из белого шелка, который, решил Миллер, был связан, видимо, с иудаизмом. Миллер перерыл все, но ни записной книжки, ни писем от Маркса с его адресом не нашел.
– Это все? – спросил он.
– Да, – угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом.
– Некий Маркс у вас не живет?
– Нет.
– И вы никакого Маркса не знаете?
– Нет.
– Таубер дружил с кем-нибудь?
– По-моему, нет. Вечно был один. Приходил и уходил, когда ему вздумается. Наверно, он был чокнутый. Но за квартиру платил исправно. И не скандалил никогда.
– Вы видели его в компании? На улице с кем-нибудь?
– Никогда. По-моему, у него не было друзей. И неудивительно – он вечно что-нибудь бормотал. Словом, чокнутый.
Миллер стал расспрашивать жителей близлежащих домов. Многие признавались, что встречали старика, который брел, повесив голову, укутанный в длинное пальто, шерстяную шапку и старые дырявые перчатки.
Три дня блуждал Миллер у дома Таубера, побеседовал с молочником, бакалейщиком, мясником и почтальоном, заглянул в бар, табачную и скобяную лавку – все напрасно. Лишь в среду он наткнулся на ватагу мальчишек, игравших в футбол у стены сарая.
– Значит, вас интересует тот старый еврей? Безумец Солли? – переспросил вожак.
Мальчишки окружили Миллера.
– Да, да. Вы его с кем-нибудь видели? С каким-нибудь другим стариком?
– А зачем вам это знать? – подозрительно спросил старший. – Мы его не обижали.
Миллер повертел в руке монету в пять марок. Восемь пар глаз зачарованно впились в нее.
– Мистер, – набрался смелости, самый младший из ватаги. Однажды я видел его с другим. Они разговаривали. Сидели и разговаривали.
– Где?
– У реки. На набережной. Там скамейки стоят. Вот на скамейке они и сидели, разговаривали.
– А собеседник Таубера был старик?
– Да. У него длинные седые волосы.
Миллер бросил мальчишке монету, убежденный, что сделал это зря. Но все же прогулялся к реке, оглядел набережную. Там стояло полдесятка скамеек, теперь пустых. Хотя летом, наверно, многие приходили сюда посидеть, посмотреть, как ходят по Эльбе пароходы.
Слева от Миллера на ближнем берегу располагался рыбацкий порт – у причала стояло несколько траулеров. Одни пришли из Северного моря с уловом сельди и макрели и теперь разгружались, другие готовились к отплытию.