Досье «ОДЕССА»
Шрифт:
Через три дня Леон получил сведения, заполнившие последнюю брешь в его плане. Служащий туристского агентства в Северной Германии послал ему телеграмму, где сообщалось, что некий пекарь из Бремерхавена выкупил заказанные ранее билеты на зимний круиз по Карибскому морю, в который он отправится вместе с женой в субботу, шестнадцатого февраля. Леон знал, что этот человек во время войны дослужился до полковника СС, а потом вступил в «Одессу». Леон приказал Мотти купить книгу по хлебопекарному делу.
Вервольф терялся в догадках. Вот уже почти три недели его агенты в главных городах ФРГ разыскивали
Справлялись и в банке, где Миллер держал деньги, но оказалось, он не заглядывал туда с ноября. Словом, все было безрезультатно. Наступило тридцатое января, и Вервольфу, скрепя сердце, пришлось еще раз позвонить по телефону.
Через полчаса в доме, стоявшем высоко в горах, пожилой мужчина положил трубку и смачно выругался. Был вечер пятницы, он только что приехал к себе в загородный дом на выходные, и вдруг такая неприятная весть.
Мужчина подошел к окну элегантно обставленного кабинета. Свет из дома падал на высокие сугробы, на сосны, занимавшие почти всю землю вокруг дома.
Ему всегда хотелось жить именно так, в хорошем горном коттедже – еще мальчишкой он катался с гор вокруг Граца и видел стоявшие по склонам дома богачей. Теперь он сам жил в таком же, и это ему нравилось. Здесь было гораздо лучше, чем в доме пивовара, где он вырос; чем в рижском особняке, где он провел четыре года; чем в меблированных комнатах Буэнос-Айреса или в гостиничном номере Каира. Всю жизнь он стремился именно к этому. И вдруг такая неприятность. Он сказал звонившему, что никого не заметил ни у дома, ни у фирмы, которую возглавлял, никто о нем не выспрашивал. Но все же встревожился. Миллер? Что за Миллер, черт возьми? Заверения по телефону, что о журналисте «позаботятся», беспокойства не рассеяли. Слишком серьезно принимали звонивший и его коллеги угрозу, исходившую от Миллера, – они даже решили послать к хозяину загородного дома телохранителя. Он приедет завтра и останется здесь под видом шофера.
Мужчина задернул шторы, отрезал себя от зимнего пейзажа. Тяжелая дверь в кабинет преграждала путь звукам из других комнат. Слышалось лишь, как потрескивали в очаге свежие сосновые дрова. Обрамляла его кованая решетка в виде виноградной лозы и гроздьев. Купив дом, новый владелец многое переоборудовал, но камин решил не трогать.
Дверь отворилась, в кабинет заглянула жена.
– Ужин готов, – сказала она.
– Иду, дорогая, – ответил Эдуард Рошманн.
На другое утро, в субботу, Остера и Миллера потревожили гости из Мюнхена – Леон, Мотти, водитель и еще один мужчина с черной сумкой в руках. Когда они вошли в гостиную, Леон сказал ему:
– Поднимитесь в ванную и установите аппаратуру.
Мужчина кивнул и пошел наверх. Водитель остался в машине. Леон сел за стол, пригласил Остера и Миллера занять свои места. Мотти остался у двери с фотоаппаратурой и вспышкой.
Леон передал Миллеру водительские права. Фотографии в них не было.
– Вот кем вы станете, – сказал Леон. – Рольфом Гюнтером Кольбом, который родился восемнадцатого июня 1925 года. Значит, в конце войны ему было девятнадцать, почти двадцать. Он вырос в Бремене. В тридцать пятом году в десятилетнем возрасте вступил в «Гитлерюгенд», а в сорок четвертом, когда ему исполнилось восемнадцать, – в СС. Его родители погибли в сорок четвертом во время бомбежки Бремена, а сам он недавно умер от рака.
– А его карьера в СС? – спросил Остер. – Должен же я Миллеру о ней рассказать.
– Кстати, как его успехи? – поинтересовался Леон, словно Петера в комнате не было.
– Неплохо. Вчера я устроил ему двухчасовой допрос, и он его выдержал. Но о собственной карьере в СС ничего не знает. А о ней его спросят обязательно.
Леон согласно закивал, перелистывая вынутые из портфеля документы, и сказал:
– О ней мы тоже понятия не имеем. Да и какая у Кольба могла быть карьера, если его взяли в СС мальчишкой в самом конце войны и в списках разыскиваемых нацистов он не значится? С одной стороны, это хорошо – в «ОДЕССЕ» о его существовании, скорее всего, и не подозревают. С другой, плохо – ему незачем искать у них защиты и помощи, ведь его никто не станет преследовать. Посему мы сами придумали ему послужной список. Вот он.
Леон передал свои листки Остеру, тот сразу же начал их читать. Закончив, кивнул:
– Неплохо. И общеизвестному соответствует. За такое и впрямь могут посадить, если узнают.
Леон удовлетворенно крякнул:
– Вы расскажете ему все, что нужно. Кстати, мы нашли ему поручителя. Это бывший полковник СС, живет в Бремене, шестнадцатого февраля отправляется с женой в круиз. Когда Миллер пойдет в «Одессу», а это должно случиться после шестнадцатого февраля, он получит от нас письмо за подписью этого человека с заверениями, что Кольб, работавший у него в пекарне, действительно бывший эсэсовец и нуждается в помощи. К тому времени с владельцем пекарни связаться будет невозможно. Кстати, – он повернулся к Миллеру и передал ему книгу, – вам не помешает почитать о том, как пекут хлеб. Ведь этим вы занимались с сорок пятого года.
Леон не упомянул, что круиз продлится всего месяц и после возвращения владельца пекарни жизнь Миллера повиснет на волоске.
– Теперь мой друг парикмахер немного изменит вашу внешность, – сказал Петеру Леон. – А потом мы сфотографируем вас для водительских прав.
В ванной парикмахер постриг Миллера очень коротко. Когда он закончил, волосы Петера стали похожи на недельную щетину, сквозь них просвечивала кожа головы. Миллер перестал выглядеть взъерошенным и, казалось, постарел. Слева Петеру сделали прямой, как по линейке, пробор. Брови ему выщипали почти без остатка.
– Голые надбровные дуги не старят человека, – разоткровенничался парикмахер, – но его возраст становится невозможно определить точно. И последнее, – добавил он. – Отрастите усы. Тонкие, в ширину рта. Двух недель вам на это хватит?
Миллер, зная, как растут волосы у него на верхней губе, сказал:
– Конечно, хватит.
Взглянув в зеркало, он увидел в нем мужчину лет тридцати пяти. Усы добавят еще года четыре.
Когда они с парикмахером спустились в гостиную, Миллера поставили у простыни, которую держали Остер и Леон, и Мотти несколько раз его сфотографировал.
– Права будут готовы через три дня, – сказал он.
Гости ушли. Остер повернулся к Миллеру.
– Ладно, Кольб, – теперь он обращался к Петеру только так. – Значит, тебя обучали в учебной части СС в Дахау, в июле сорок четвертого приписали к концлагерю во Флоссенбурге, и в апреле сорок пятого ты участвовал в расстреле адмирала Канариса, главы абвера. Посему неудивительно, что власти жаждут арестовать тебя. Адмирал Канарис и его люди – это тебе не евреи, не забывай. Так что за работу, сержант.