Достоевский. Энциклопедия
Шрифт:
«Вечный муж» был написан в осенние месяцы 1869 г., в Дрездене, для нового журнала «Заря», издаваемого В. В. Кашпиревым. Достоевского подтолкнула на это личная просьба фактического редактора «Зари» Н. Н. Страхова, давнего знакомого и соратника по журналам «Время» и «Эпоха». Писателю показалась привлекательной и славянофильская программа затеянного Кашпиревым и Страховым издания. А, кроме того, писатель хотел в какой-то мере решить и часть острых финансовых проблем, «быстро» написав повесть всего лишь «листа в 2 печатных», прежде чем приступить к созданию очередного большого романа («Бесы»). Поначалу в конце февраля 1869 г. был составлен подробнейший «План для рассказа (в “Зарю”)» Однако вскоре Достоевский отложил этот сюжет и написал совсем другое произведение. Работа над «Вечным мужем» оказалась сложнее, чем предполагал автор, объём «рассказа» увеличился в несколько раз, он потребовала от писателя немало сил и нервов. В результате, отправив рукопись в редакцию, Достоевский в письме к племяннице С. А. Ивановой от 14 /26/ декабря 1869 г. в сердцах признавался: «Я был занят, писал мою проклятую повесть в “Зарю”. Начал поздно, а кончил всего неделю назад. Писал, кажется, ровно три месяца и написал
Интересно, что вплоть до окончания работы над этим произведением и даже после публикации автор так и не определился до конца с его жанром и в письмах называл «Вечного мужа» то рассказом, то, чаще, повестью, то даже романом, в критике, как правило, применяется обозначение «повесть», что является обоснованным (и по объёму, и по количеству действующих лиц), но при публикациях произведения устоялся подзаголовок-обозначение – «Рассказ». В самый последний момент определился писатель и с названием, придумав его, скорее всего, по аналогии с выражением «вечный жид» – как легендарный еврей Агасфер осуждён Богом на вечные скитания, так Трусоцкий обречён быть вечно мужем-рогоносцем. Помнил, несомненно, Достоевский и роман «Вечный жид» французского писателя Эжена Сю, о котором писал ещё в самой ранней юности, 4 мая 1845 г., старшему брату: «“Вечный жид” недурен. Впрочем, Сю весьма недалёк…» И вообще, в этом произведении, как и всегда у Достоевского, немало литературных ассоциаций, аналогий, скрытого цитирования, пародийных мотивов. Особенно в этом плане интересны сюжетные переклички с комедией «Провинциалка» (1851) И. С. Тургенева и рассказом «Для детского возраста» (1863) М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Современная Достоевскому критика не очень высоко оценила повесть-рассказ «Вечный муж», не поняв сложности художественно-психологических мотивировок поведения героев. Наиболее, может быть, адекватным оказался отзыв в «Голосе» (1870, № 79, 20 мар.): «Что может быть обыкновеннее истории человека, который женится; женившись, он становится совершенным рабом своей жены и добродушно, сам того не замечая, носит длинные рога; что может быть, повторяем, обыкновеннее этой истории? А между тем – такова уж особенность таланта г. Достоевского – он рассказывает эту обыкновенную историю со всеми её реальными и вседневными, по-видимому, ничтожнейшими подробностями таким образом, что воображение читателя постоянно возбуждено, и какая-то таинственность, какая-то тайна кроется во всех этих кажущихся пошлостях жизни…»
Впоследствии Достоевский намеревался опубликовать в «Заре» большой роман «Житие великого грешника», однако работа над «Бесами» для «Русского вестника» отодвинула эти планы, позже Достоевский разочаруется в журнале Кашпирева-Страхова (слишком далёк от злободневных вопросов!), да и сама «Заря» будет выходить недолго – только с 1869 по 1873 г.
Влас
Очерк. Гр, раздел ДП (V), 1873, № 4, 22 янв. (XXI)
Начинается статья цитированием отрывков и разбором стихотворения «Влас» (1854) Н. А. Некрасова (о раскаявшемся крестьянине-грешнике) и посвящена русскому характеру, любимым идеям Достоевского, постоянно присутствующим в его творчестве, – о стремлении русского человека во всём дойти до черты, об идеале Христа, который народ русский носит в сердце своём, о потребности страдания, свойственной простым людям… Основу статьи занимает рассказ о двух мужиках, которые поспорили, кто из них «дерзостнее сделает». Один «Влас» и вызвался на спор совершить страшное святотатство – выстрелить из ружья в причастие. Только в последний момент, уже когда прицелился, было ему видение – будто целится он в крест со Спасителем. Мужик «упал с ружьём в бесчувствии», мучился несколько лет, а потом приполз на коленях к старцу-исповеднику за покаянием. Но Достоевского интересует не только этот, раскаявшийся «Влас» (настоящее имя его не известно), но ещё более второй, тот, который подзуживал первого, спровоцировал на святотатство – «нигилист деревенский». Квинтэссенция рассуждений Достоевского о двух народных типах завершается убеждённым пророческим выводом-обобщением: «Конечно, интерес рассказанной истории, – если только в ней есть интерес, – лишь в том, что она истинная. Но заглядывать в душу современного Власа иногда дело не лишнее. Современный Влас быстро изменяется. Там внизу у него такое же кипение, как и сверху у нас, начиная с 19 февраля. Богатырь проснулся и расправляет члены; может, захочет кутнуть, махнуть через край. Говорят, уж закутил. Рассказывают и печатают ужасы: пьянство, разбой, пьяные дети, пьяные матери, цинизм, нищета, бесчестность, безбожие. Соображают иные, серьёзные, но несколько торопливые люди, и соображают по фактам, что если продолжится такой “кутёж” ещё хоть только на десять лет, то и представить нельзя последствий, хотя бы только с экономической точки зрения. Но вспомним “Власа” и успокоимся: в последний момент вся ложь, если только есть ложь, выскочит из сердца народного и станет перед ним с неимоверною силою обличения. Очнётся Влас и возьмётся за дело Божие. Во всяком случае спасёт себя сам, если бы и впрямь дошло до беды. Себя и нас спасет, ибо опять-таки – свет и спасение воссияют снизу (в совершенно, может быть, неожиданном виде для наших либералов, и в этом будет много комического). <…> Во всяком случае наша несостоятельность как “птенцов гнезда Петрова” в настоящий момент несомненна. Да ведь девятнадцатым февралём и закончился по-настоящему петровский период русской истории, так что мы давно уже вступили в полнейшую неизвестность».
<В повесть Некрасову>
Неосущ. замысел, 1876—1877. (XVII)
Достоевский намеревался и после публикации романа «Подросток» в «Отечественных записках» продолжить сотрудничество в этом демократическом журнале. Им даже был взят аванс в 1000 рублей под будущую повесть. В рабочей тетради этого периода появились три очень короткие записи: две с пометой «В повесть Некрасову», одна – «Некрасову», содержащие общую характеристику героя, очень «мстительного» человека, и несколько диалогических реплик. Так как Н. А. Некрасов в этот период был уже тяжело болен переговоры с Достоевским об обещанной повести вели в письмах сначала секретарь редакции ОЗ и близкий товарищ писателя А. Н. Плещеев, позднее – М. Е. Салтыков-Щедрин. Напряжённая работа над «Дневником писателя», а затем над «Братьями Карамазовыми», да и, в какой то мере, смерть Некрасова так и не позволили Достоевскому исполнить обещание (что очень его мучило). Аванс за ненаписанную повесть уже после кончины писателя, в 1884 г., редакции вернула А. Г. Достоевская.
Вопрос об университетах
Статья.(Коллективное /?/). Вр, 1861, № 11, без подписи. (XIX)
Данная статья была второй, помещённой под общим заголовком «Ряд статей о русской литературе. Статья пятая», вслед за статьёй «Последние литературные явления. Газета “День”» и, таким образом, завершила весь цикл. Н. Н. Страхов не включил её в список журнальных статей Достоевского, составленный им по просьбе А. Г. Достоевской при подготовке первого посмертного издания сочинений писателя. Однако ж, по предположениям исследователей, Достоевский принимал участие в написании этой статьи (наряду с М. М. Достоевским или Страховым) и ему принадлежит по крайней мере часть текста и редактура его. «Вопрос об университетах» – отклик «Времени» на развернувшееся в прессе обсуждение предстоящей реформы университетского образования.
Вступление <к альманаху “1 апреля”>
(Коллективное). «Первое апреля», 1846. (XVIII)
После запрещения альманаха «Зубоскал», Н. А. Некрасов задумал новый альманах под названием «Первое апреля». Д. И. Григорович утверждал в своих воспоминаниях, что это он снова написал к нему «предисловие». Однако исследователи на основе анализа текста пришли к заключению, что соавтором Григоровича в данном случае несомненно был Достоевский.
Выставка в академии художеств за 1860—61 год
Статья. Вр, 1861, № 10, без подписи. (XIX)
Н. Н. Страхов не включил данную статью в составленный им для А. Г. Достоевской список анонимных статей Достоевского из журнала «Время», однако ряд авторитетных исследователей (в частности, Л. П. Гроссман) считают её принадлежащей перу писателя, но не исключено, что он был только соавтором. Эта статья об открывшейся 10 сентября 1861 г. выставке в Академии художеств появилась в пору ожесточённой полемики внутри самой Академии и в прессе о перспективах развития русского изобразительного искусства. Большое место в начале статьи уделено картине В. И. Якоби (1834—1902) «Привал арестантов», получившей большую золотую медаль, о которой бывшему каторжанину и автору «Записок из Мёртвого дома» было что сказать. Главное, что не устроило Достоевского в данной картине – формальный реализм, фотографичность без проникновения в психологию, внутренний мир изображённых персонажей. С подобных эстетических позиций разбираются в статье-обзоре и другие полотна выставки.
Г-н —бов и вопрос об искусстве
Статья II из цикла «Ряд статей о русской литературе». Вр, 1861, № 2. (XVIII)
В этой статье изложены основные эстетические взгляды Достоевского-художника и критическая платформа журнала «Время». Открывается статья кратким ироническим очерком истории «Отечественных записок» за предшествующие почти 15 лет (с момента ухода из журнала В. Г. Белинского), затем идёт характеристика современного литературного процесса, главным в котором, по мнению Достоевского, является разделение «многих из современных писателей наших на два враждебных лагеря» по вопросу об искусстве. И далее основное место в статье занимает критический разбор статей Н. А. Добролюбова «Черты для характеристики простонародья» (о рассказах Марко Вовчка) и «Стихотворения Ивана Никитина», опубликованных на страницах «Современника» в 1860 г. Ещё в 1849 г. в «Объяснении» Секретной следственной комиссии по делу петрашевцев Достоевский заявил один из краеугольных постулатов своей эстетической программы, «что искусство само себе целью, что автор должен только хлопотать о художественности, а идея придёт сама собою, ибо она необходимое условие художественности…» В данной статье он развивает эту мысль, говоря о разделении современного искусства на две партии – сторонников «чистого искусства» и «утилитаристов». Достоевский во многом не согласен с первыми, но совершенное неприятие вызывает у него «антиэстетическая» программа вторых. Полемизируя с ней, писатель формулирует своё творческое кредо: «Нам скажут, что мы это всё выдумали, что утилитаристы никогда не шли против художественности. Напротив, не только шли, но мы заметили, что им даже особенно приятно позлиться на иное литературное произведение, если в нём главное достоинство – художественность. Они, например, ненавидят Пушкина, называют все его вдохновения вычурами, кривляниями, фокусами и фиоритурами, а стихотворения его – альбомными побрякушками. Даже самое появление Пушкина в нашей литературе они считают как будто чем-то незаконным. Мы вовсе не преувеличиваем. Всё это почти ясно выражено г-ном —бовым в некоторых критических статьях его прошлого года. Заметно ещё, что г-н —бов начинает высказываться с каким-то особенным нерасположением о г-не Тургеневе, самом художественном из всех современных русских писателей. В статье же своей <…> при разборе сочинений Марка Вовчка, г-н —бов почти прямо выказывает, что художественность он считает ничем, нулём, и выказывает именно тем, что не умеет понять, к чему полезна художественность. При разборе одной повести Марка Вовчка г-н —бов прямо признаёт, что автор написал эту повесть нехудожественно, и тут же, сейчас же после этих слов, утверждает, что автор достиг вполне этой повестью своей цели, а именно: вполне доказал, что такой-то факт существует в русском простонародье. Между тем этот факт (очень важный) не только не доказывается этой повестью, но даже вполне подвергается сомнению именно потому, что по нехудожественности автора действующие лица повести, выставленные автором для доказательства его главной идеи, утратили под пером его всякое русское значение, и читатель скорее согласится назвать их шотландцами, итальянцами, североамериканцами, чем русским простонародьем. Как же в таком случае могли бы они доказать собою, что такой-то факт существует в русском простонародье, когда сами они, действующие лица, не похожи на русское простонародье? Но г-ну —бову до этого решительно нет дела; была бы видна идея, цель, хотя бы все нитки и пружины грубо выглядывали наружу; к чему же после этого художественность? <…> Чем познается художественность в произведении искусства? Тем, если мы видим согласие, по возможности полное, художественной идеи с той формой, в которую она воплощена. Скажем ещё яснее: художественность, например, хоть бы в романисте, есть способность до того ясно выразить в лицах и образах романа свою мысль, что читатель, прочтя роман, совершенно так же понимает мысль писателя, как сам писатель понимал её, создавая своё произведение. Следственно, попросту: художественность в писателе есть способность писать хорошо. Следственно, те, которые ни во что не ставят художественность, допускают, что позволительно писать нехорошо. А уж если согласятся, что позволительно, то ведь отсюда недалеко и до того, когда просто скажут: что надо писать нехорошо…»