Достойный наследник
Шрифт:
Он всегда говорил, что тяжкий труд полезен душе; Джейсон не мог этого постичь. Но для Джейсона из поступков отца вообще мало что имело смысл. Хотя он любил лошадей и все, что с ними связано, он не понимал, чему уж такому особенному можно выучиться, провозившись весь день с лошадиным дерьмом и провоняв им с ног до головы.
Полная бессмыслица.
Очень многое в мире – бессмыслица.
Ладонь его стиснула рукоять вил: перед глазами возник Валеран – он падает, кровь фонтаном бьет
Нет. Выброси это из головы.
Джейсон почти не спал; всю ночь его мучили кошмары. Впрочем, его всегда мучили кошмары – сколько он себя помнил. Слишком часто ночами он видел, как шагает по лужам крови и рвоты – вместе с друзьями, которые вдруг превращались в чудовищ, из челюстей прорастали клыки, в углах ртов собирался яд и с шипением стекал наземь…
Он часто уезжал из дому – в набеги, когда Джейсон был маленьким, по государственным делам, когда он вырос, – и поэтому крики Джейсона будили мать. Она подходила к нему, тихонько встряхивала, а когда он просыпался, крепко прижимала к себе и баюкала – и все это с улыбкой, словно нет дела приятней, чем прогонять ночные кошмары.
Если это не помогало, она бормотала слова, которых было не запомнить, как-то по-особому щелкала пальцами – и из темноты сами собой возникали шарики света, они переливались рубиновым, изумрудным, голубым и танцевали, даря успокоение и мирные сны.
Порой, если кошмары не уходили, а ее не было дома – потому что частенько она бывала в Приюте, а он в Бимстрене, или наоборот – с ним ночами сидела Эйя, пока он не решил, что стал слишком взрослым для этого.
Сколько он помнил, дважды во время его самых страшных ночей Карл Куллинан был дома. Оба раза он всю ночь сидел рядом с постелью, изредка позволяя себе повернуть голову, но не выпуская его руки.
Позже на его крики вставал Валеран.
Старый воин действовал по-другому. Он заваривал котелок крепчайшего чая и рассказывал Джейсону истории о давних временах: о том, что он видел, или о том, о чем и сам только слышал: о битвах Катардских войн, о покорении Холтуна после того, как его отец принял корону, о Чакресаркандине – катардце, отдавшем жизнь в бою за работорговый порох… Само собой, Джейсон помнил Чака – и только улыбался, когда Валеран называл его коротышкой. Коротышка, ха! Чак был добрым великаном.
Джейсон всегда слушал внимательно и просил рассказать о ком-нибудь. Расскажи о Тэннети и ее глазе, говорил он. Или о Давене и работорговце. Или о нем и Ольмине. Эта история была его любимой: повесть о том, как он и дядя Уолтер перебили кучу работорговцев, которые обидели матушку.
Валеран никогда не опускал подробностей: раненые лошади визжали, порох мерзко пах серой – причем неприятней, чем потом оказалось на самом деле: раны, если их вовремя не обрабатывали бальзамом, загнивали и начинали вонять.
А потом, когда вставало солнце и в голове у Джейсона жужжали пули, звенели мечи и гремели битвы, он заползал в кровать, проваливался в сон без сновидений и просыпался освеженным и бодрым, его внутренние демоны отступали – на время.
То был Валеранов способ держать его за руку – но сейчас держать его за руку было некому. Костяшками пальцев Джейсон потер глаза. Они горели.
– Тарен! – позвал Ватор. Голос конюшего был неожиданно тих.
Джейсон не сразу сообразил, что это обращаются к нему.
– Да? – Он обернулся: толстяк стоял в распахнутых настежь воротах конюшни – стоял и неуверенно переминался с ноги на ногу, будто вот-вот готовый пуститься наутек.
– Я только что говорил с кузнецом, – сообщил он. – Тебя ищут.
Джейсон покачал головой:
– Это не меня.
– Описание совпадает, – сказал Ватор. – Кузнец думает, что узнал его – он считает, мужик из Приюта. Примерно вот такой ростом, волосы темные, немного косит, улыбается так, точно всему свету друг.
Дядя Уолтер. Джейсон подавил желание удрать.
– И еще кое-что. В городе человек гильдии. Кузнец продал ему сведения, что тебя ищет Приют. Решил, если ты нужен Приюту, так и работорговцев заинтересуешь. – Ватор облизнул губы и тряхнул головой. – Мне неприятности ни к чему. Собирайся и уходи.
Джейсон уже бежал туда, где в сене было спрятано его ружье и все остальное. Когда он, собрав пожитки, спустился вниз, Ватор держал под уздцы оседланную Либертарианку. Один мешок он насыпал овсом, другой – кукурузой и тщательно, умело привязал их к седлу.
– Я не храбрец, Тарен, – сказал конюх. – Я не смогу помочь тебе. Прости.
Ты чувствуешь себя трусом, Ватор? Что ж, если и есть что-то, что один трус может даровать другому, это – прощение.
– Тебе не за что извиняться. Я все равно собирался в святилище Длани. Сейчас и поеду. – Джейсону оставалось лишь надеяться, что для ушей Ватора эти слова прозвучали не столь неуклюже, сколь для его собственных. Но на случай, если кто спросит Ватора, куда Джейсон поехал, лучше указать ложное направление.
– Будь здоров, Ватор.
Они обменялись быстрым рукопожатием.
Джейсон вскочил в седло и, не сказав больше ни слова, тронул повод, пустив кобылу быстрым шагом. Пусть Ватор увидит, что он выезжает из города в направлении дороги к святилищу; пусть и другие тоже это увидят, чтобы, ежели что, подтвердить рассказ конюха.
А куда он поедет на самом деле?
Выбора не было: наймется гуртовщиком.
Но что, если его не возьмут?
Джейсон внутренне пожал плечами. Хуже, чем сейчас, не станет. А лучше стать может – он уберется отсюда подальше.