Доводы рассудка
Шрифт:
– Быть может, чувства ваши и сильней, – отвечала Энн. – Но, подчиняясь тому же духу сопоставлений, я позволю себе утверждать, что наши чувства зато нежней. Мужчина крепче женщины, да, но век его недолог; что и подкрепляет вполне мой взгляд на мужскую любовь. Иначе было бы и несправедливо. И без того довольно выпадает вам невзгод, опасностей, лишений. Вы проводите дни свои в бореньях и трудах. Вдали дома, отечества, вдали друзей. Ни время ваше, ни здоровье, ни самая ваша жизнь вам не принадлежат. Несправедливо было бы (дрогнувшим голосом), когда бы ко всему вы были наделены и нежной женскою душою.
– Нет, тут мы никогда не согласимся… – начал было капитан Харвил, но их внимание вдруг отвлеклось легким шумом в дотоле совершенно тихом углу, где сидел капитан Уэнтуорт.
– Кончил ты свое письмо? – спросил капитан Харвил.
– Не совсем, осталось еще несколько строк. Через пять минут я с ним разделаюсь.
– Я и не тороплю. Я надежно стал на якорь (улыбаясь Энн) и снаряжаюсь всем, чем следует. Не спешу выходить в море. Так вот, мисс Эллиот (понижая голос), как я уже сказал, тут мы никогда не согласимся. И, верно, никогда мужчина не согласится тут с женщиной. Однако, позвольте вам заметить, сочинители все против вас – все сочинения против вас, в стихах и в прозе. Будь у меня память, как у Бенвика, я вмиг нашел бы вам пятьдесят цитаций в подтверждение моей мысли, и я в жизни своей не открывал книги, где не говорилось бы о женском непостоянстве. Да ведь вы скажете небось, что книги-то сочиняют мужчины.
– Быть может, и скажу. Нет, нет, с вашего дозволения, книги мы уж лучше оставим в покое. У мужчин куда более средств отстаивать свои взгляды. Образованность их куда выше нашей; перо издавна в их руках. Не будем же в книгах искать подтверждений своей правоте.
– Но в чем же тогда нам искать их?
– Да ни в чем. И надеяться нечего их найти. Каждый, я думаю, грешит снисхождением к своему полу; и уж к снисхождению этому притягиваются кое-какие события, случившиеся в собственном нашем кругу; ну, а на многие из этих событий (быть может, сильнее всего нас поразивших) как раз и невозможно ссылаться, не обманывая чужой доверенности и не высказывая того, чего высказывать бы не следовало.
– Ax, – воскликнул капитан Харвил, и голос его выдавал глубокое волнение. – Когда б вы знали чувства мужчины, который, простясь с женою и детьми, глядит вослед увозящей их лодке, покуда она не скроется из глаз, а потом говорит, отвернувшись: «Бог весть, суждено ли еще свидеться!» Когда б вы знали, как томится душа его ожиданьем; как, воротясь после года, проведенного в дальних морях, перемещенный в новый порт, считает он дни до встречи и сам себя обманывает, говоря «нет, до такого-то дня им здесь быть невозможно», а сам-то надеется, что они будут хоть на день, да раньше, и, наконец, видит их даже до этого дня, будто провидение наделило их крыльями! Когда бы я мог объяснить вам все это и все, что готов терпеть и счастлив терпеть мужчина ради драгоценнейшего сокровища жизни своей! Я говорю, разумеется, про тех мужчин, у кого есть сердце! – И он с чувством прижал руки к собственному своему сердцу.
– О! – живо отозвалась Энн. – Мне хочется верить, я умею отдать должное таким чувствам. Боже упаси преуменьшать способность к верности и нежности у своих собратьев! Я заслуживала бы презрения, посмей я предположить, будто одни женщины только и способны на постоянство. Нет, я знаю, ради близких вы способны на многое, на великое. Вы никаких не боитесь трудов, и терпение ваше безмерно, покуда – если мне позволительно будет так выразиться, – покуда вам есть для кого терпеть и трудиться. Я хочу сказать: покуда любимая женщина жива, и рядом, и предана вам. По мне, единственное преимущество женщины (преимущество весьма незавидное; и врагу бы не пожелала) – это способность наша любить дольше, когда у любви уж нет надежды на счастье или возлюбленного уж нет в живых.
Она не могла больше говорить; сердце ее было слишком полно; дыхание у нее прерывалось.
– Добрая вы душа, – воскликнул капитан Харвил и с нежностью коснулся рукою ее плеча. – Я не хочу с вами ссориться. А как подумаю о Бенвике – я и вовсе немею.
Здесь внимание их было отвлечено. Миссис Крофт собралась уходить.
– Ну, Фредерик, мы с тобой, кажется, расстаемся, – сказала она. – Я иду домой, а у тебя дела с твоим другом. Нынче вечером все мы, надеюсь, будем иметь удовольствие встретиться у вас (кивая Энн). Мы вчера получили приглашение от вашей сестры, и Фредерик, кажется, тоже получил карточку, хоть сама я ее не видела; и ты ведь тоже свободен вечером, Фредерик?
Капитан Уэнтуорт с великой поспешностью складывал свое письмо и то ли не мог, то ли не хотел дать прямого ответа.
– Да, – сказал он. – Правда. Мы расстаемся, но скоро мы с Харвилом тебя догоним; ведь ты готов, Харвил? Я иду через минуту. Я знаю, ты тоже идешь. Еще минуту – и я в твоем распоряжении.
Миссис Крофт ушла, и капитан Уэнтуорт, тотчас запечатав письмо, в самом деле собрался идти, и весь вид его выражал нетерпение. Энн не знала, что и подумать. Капитан Харвил простился с нею самым нежным образом («Всего вам доброго. Храни вас Господь!»), а капитан Уэнтуорт не подарил ее ни словом, ни взглядом! Он вышел из комнаты, даже не взглянув на нее!
Но не успела она подойти к столу, за которым только что он писал, как послышались приближающиеся шаги; дверь отворилась; то был он. Он просит прощения, но он позабыл перчатки, и, перейдя через всю комнату к письменному столу и стоя спиною к миссис Мазгроув, он вынул из-под разбросанных бумаг письмо, положил его перед Энн, устремив на нее заклинающий взор, схватил перчатки и сразу исчез, так что миссис Мазгроув даже почти не заметила его появления. Все свершилось в один миг!
Не станем и пытаться описать тот переворот, который произвел сей миг в сердце Энн. Письмо, не очень внятно адресованное «Мисс Э. Э.», [19] и было, без сомнения, то самое письмо, которое складывал он с такой поспешностью. Он писал не только к капитану Бенвику, он писал и к ней! От этого письма зависело все счастье жизни ее, вся ее будущность. Все могла она вытерпеть сейчас, все могла снесть, кроме неизвестности. У миссис Мазгроув сыскались какие-то дела, и, надеясь на их прикрытие, Энн опустилась на тот самый стул, где только что сидел он, и принялась безотлагательно пожирать глазами следующие строки:
19
По правилам этикета времен Джейн Остен молодым людям, если только они не были официально помолвлены, считалось неприличным состоять в переписке. Однако влюбленные в романах Джейн Остен, даже если они и не помолвлены, переписываются, что, в свою очередь, показывает, каких свободных и широких взглядов по этому поводу придерживалась писательница
"Я не могу долее слушать Вас в молчании. Я должен Вам отвечать доступными мне средствами. Вы надрываете мне душу. Я раздираем между отчаянием и надеждою. Не говорите же, что я опоздал, что драгоценнейшие чувства Ваши навсегда для меня утрачены. Я предлагаю Вам себя, и сердце мое полно Вами даже более, чем тогда, когда Вы едва не разбили его восемь с половиной лет тому назад. Не говорите, что мужчина забывает скорее, что любовь его скорее вянет и гибнет. Я никого, кроме Вас, не любил. Да, я мог быть несправедлив, нетерпелив и обидчив, но никогда я не был неверен. Лишь ради Вас одной приехал я в Бат. Я думаю только о Вас. Неужто Вы не заметили? Неужто не угадали моих мечтаний? Я и девяти дней не ждал бы, умей я читать в вашем сердце, как Вы, полагаю, умели читать в моем. Мне трудно писать. Всякий миг я слышу слова Ваши, которые переполняют, одолевают меня. Вот Вы понижаете голос, но я слышу нотки его и тогда, когда они недоступны для любого другого слуха. Слишком добрая! Слишком прекрасная! Вы справедливы к нам. Вы верите, что мужское сердце способно на верную любовь. Верьте же неизменности ее в сердце навеки преданного Вам Ф. У.
Я принужден уйти, не зная судьбы моей; но я ворочусь и последую за вами, едва найду возможность. Одно слово Ваше, один взгляд – и я войду в дом отца вашего нынче же – или никогда".