Дожить до утра
Шрифт:
— А что она?!
— А она на нас с пушкой поперла! Если он на нее наезжал, чего же она за него заступаться вздумала?! А пацаны в раж вошли, разве их остановишь? Да если честно, то я уже потом понял, что это она и есть та самая — обиженная, — хмыкнул Федор и попросил: — Слышь, Ром, будь человеком, дай сигаретку.
Не уважить просьбу армейского друга, с которым они делили пайку и в дозоре под проливным дождем сидели, Николаев не мог. Тяжело вздохнув, да так, что Федор вжал голову в плечи, он кинул ему через кабинет пачку сигарет и послал следом зажигалку. Тот поймал все это на лету. Быстро,
— А она молодец!
— То есть? — не сразу понял Роман.
— Никаких чертей не боится! Нас трое. Прикинь, трое озверевших, подвыпивших мужиков, а она стоит себе, к стеночке привалилась, и нежно так улыбается. Я, говорит, тебе сейчас колено прострелю. И лупанула!
— В колено? — непроницаемым голосом спросил Николаев, завесившись дымом.
— Нет, в бедро. Но…
— Что?
— Черт она в юбке, вот что! — огрызнулся Федор и заухмылялся. — Ты знаешь, Ром, а я бы с ней в разведку пошел. Ей-богу, пошел бы! Сука, конечно, приличная, но молодец…
— Да ну?! — Из последних сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться над незадачливым дружком, Николаев предложил: — Может, еще сигаретку, Федор Иванович?
— Нет, спасибо. Ты мне что скажешь!?
Вопрос, так волновавший Федора, без труда угадывался и в его напряженном взгляде, и в подрагивании пальцев, и в нервном потрясывании коленей. Отсидев в соседнем околотке на нарах пять суток и не дождавшись никаких вестей с воли, он не на шутку перепугался. Вроде бы менты и не зверствовали особо, и в бока без дела не совали. Даже помощь медицинскую оказали, обработав стреляную рану. Но неволя есть неволя. И когда на тебя, кроме пьяной драки, могут еще неизвестно чьих собак навешать, то тут хочешь не хочешь, а занервничаешь. Да к тому же работа охранника в одной из частных фирм, которую он всего как с полгода назад получил, не казалась особенно пыльной и опасной, так что ее вот так вот по дурику терять совсем не хотелось.
«Ромке-то что? Он при погонах, при должности. Как ему можно было отказать? Раз ведь всего попросил. Да и дело-то было пустячное, а обернулось вон как… Пацан оказался совсем слабым, даже ни разу руки не поднял. А баба… Да, с бабой промашка вышла. Баба — зверь. Сука просто злобная. Интересно, каким боком она ему? Что-то он за нее так переполошился? Ишь, сидит, дымом завесился. Будто я не погранец и не понимаю, что этим он от меня глаза свои прячет.
Да, Ромочка, влип, видно, ты по самые уши. А влип-то, надо сказать, в дерьмо… Ох, в дерьмо! Потому как нормальные бабы, они ведь с пушками голяком по городу ночами не шастают и никому не нужных пацанов, к тому же врагов своих, не спасают. Миссия, тоже мне, мать твою! Сидела бы дома да носки вязала. А она стрелять!»
— Пожалел уже? — вкрадчиво поинтересовался Николаев. — Ишь, сидишь ножками, как паучок, дергаешь. Облажался, а теперь всех кругом виноватишь? Говнюк ты, вот что я тебе скажу. Хорошо хоть ума хватило пацанам своим не рассказать обо мне!
— Ладно тебе, что я, дурак совсем? — Федор обиженно набычился. — И с дерьмом меня нечего смешивать. Я добро помню и не забыл, как ты меня десять километров на себе тащил со сломанной ногой. Потому и на авантюру эту согласился. А если хочешь уж совсем откровенно,
— И каждую ночь, не забудь! — широко разулыбался Николаев. — Каждую ночь! А это, Федька, классно! Куда уж лучше постной покорности и безликой уступчивости. Хрен поймешь: то ли баба с тобой в постели, то ли просто постельная принадлежность.
— Тебе видней, — хмыкнул Федька и заметно расслабился, ощутив благостное настроение Николаева. — Это кому что нужно… Просто жаль мне тебя. Проглотит она тебя целиком и костей не выплюнет.
— Сиди уж, философ! — Роман скатал бумажный шарик и запустил им Федьке в голову. — У тебя все просто отлично. И баба дома послушная. И кружева она у тебя плетет. Мастерица, одним словом.
— А что? — вскинулся дружок. — Мастерица и есть!
— Ага, только что-то ты от этой самой мастерицы по чужим койкам скачешь? Что ни месяц, то новая пассия! Силен ты, однако…
— Откуда ты?..
Федор против воли покраснел. И не от смущения, вовсе нет. А скорее оттого, что Ромка, как всегда, оказался прав. Обрыдло все ему с его Ленкой. И физиономия ее без улыбок. И молчание за обеденным столом. И коклюшки эти, стучащие в ее проворных руках. Так ее перетак и разэдак!
— Так что, Федор Иванович, ученого учить — только портить…
Они уставились друг на друга, думая каждый о своем, и через пару минут одновременно выдохнули:
— Да-а, жи-изнь…
Николаев засмеялся. Встал из-за стола. Протянул Федьке руку и попросил:
— Ты не попадайся больше на таких дурацких косяках. А сейчас ступай. Я все равно тебе благодарен. Ваша возня помогла мне какой-никакой, да свет пролить на некоторые темные места. Ступай, Федька.
Друг встал, пожал протянутую ему руку и совсем уже было двинулся к двери, как почти тут же резко затормозил.
— Вот идиот, а! — Он с шумом шлепнул себя ладонью по высокому лбу. — Ром, дай нож.
Мало что понимая, Роман взял из стола перочинный ножик и протянул разволновавшемуся другу. Тот сел на стул. Снял с себя левый ботинок и, ковырнув слегка каблук, отворотил толстый слой каучуковой подошвы.
— Ты чего там, Джеймс Бонд? — заинтересованно вытянул шею Николаев. — Не забыл еще эти свои армейские штучки?
— Вот она, мать твою! Чуть было не забыл! Я же ведь ее почти сразу туда спрятал. Как менты не доперли, ума не приложу. Ой, ты прости меня, брат. — Федька покаянно приложил руку к сердцу, удерживая между пальцами что-то маленькое и наполовину сплющенное.
— Ну и?!. — Сердце у Николаева подпрыгнуло, препротивно затрепыхалось и ухнуло куда-то в область желудка. — Что это?!
— Пуля, брат! Та самая, что выпустила в меня эта сучка злобная! Пока она пушкой махала, а я на земле корчился, рука как-то сама собой ее и нашарила. Чудо ли, нет, не мне судить. Я ее и взял…
— Молодец, — Роман протянул руку и шевельнул пальцами. — Давай сюда. И иди домой. Ты и так мне помог больше, чем мог.
Особого приглашения Федору не требовалось. Взяв под несуществующий козырек, он слегка шлепнул каблуком о каблук и растаял за дверью, словно его и не было.