Дозоры.Сборник. Книги 1-10
Шрифт:
Потом он поднял голову. Возле прохода сидел «цыган» с загипсованной рукой. Серая глаженая рубашка, галстук. Между бородой и усами – самодовольная усмешка.
Кровь бросилась в лицо, наливка ударила в голову, обостренное чувство справедливости подхватило Ваньку с места.
– Уважаемые товарищи советские судьи! – закричал он, простирая руку. – Граждане! Ежели я сижу тут, то почему же он сидит там? Ведь нож-то у него был! У него был нож, не у меня!
Тяжелые лапы милиционера опустились сзади на плечи, придавили, пригвоздили к табуретке. Судья стучал молоточком и что-то строго выговаривал, в зале радостно галдели, но среди всего этого шума Ванька ясно услышал слова «цыгана»:
– Я же еще тогда сказал тебе: сиди там, говно!
Ванька, почти не напрягаясь, таскал на
Кто бы мог подумать? Оказывается, в следственном изоляторе помимо камеры был еще и карцер. В карцерах Ванька отродясь не бывал, а потому, все еще находясь под действием алкоголя, с интересом осмотрелся. Собственно, рассматривать было нечего: квадратная полуподвальная комнатка два на два метра, абсолютно пустая, без мебели. Шершавые влажные стены, каменный пол. Параша в углу, окошко в два кирпича под потолком – без решетки и даже без стекла. Вдоль одной из стен – отопительная труба в полутора метрах от пола. Ванька потрогал – чуть теплая. И все. Хочешь сидеть – сиди на голом полу. Хочешь лежать – туда же. Даже на стену особо не обопрешься, потому как цементная «шуба» царапается даже сквозь одежду.
Ванька прослушал, сколько ему тут назначили сидеть. Ну, видимо, до перевода в исправительно-трудовую колонию. В зале такой гвалт стоял, что судья замучился стучать молоточком. Прокурор что-то говорил о наглядной иллюстрации, немотивированной агрессии и нанесении увечий – наверное, это он «пенсионера» имел в виду, так как до «цыгана» Ваньке добежать не дали, и, соответственно, никаких увечий ему Ванька нанести не успел. Не считать же увечьем месяц назад сломанную руку? Эка невидаль! У них в колхозе, да и в институте то и дело кто-нибудь что-нибудь себе ломал. А если еще и вспомнить, что ныне загипсованная рука месяц назад вполне недвусмысленно сжимала тесак… Впрочем, об этом-то как раз никто почему-то не вспоминал. Зато довольно быстро обнаружили, что Ванька пьян. После этого государственный адвокат вообще больше рта не раскрыл. Приговор его заставили выслушать стоя, только от волнения и наливочного шума в голове он и половины слов не понял. Помнил только, каким яростным шепотом обещал ему конвоир заглянуть вечерком в карцер…
Стоять посреди карцера было неудобно, к тому же из окошка сильно поддувало и брызгалось – дождь не прекращался. Выбрав уголок посуше, Ванька сел на пол по-турецки. Через десять минут переменил положение – ноги затекли. Через полчаса отмерзла задница, пришлось какое-то время посидеть на корточках. Вот гады! Хоть бы лавку какую-нибудь поставили! Но, видимо, на то он и карцер, чтобы об удобствах забылось напрочь.
Тусклый серый свет в окошке постепенно становился фиолетовым. Ванька окончательно замерз и проголодался – чаю бы сейчас горячего! Но ни кормить, ни поить арестанта не спешили. Послонявшись из угла в угол, Ванька задрал голову и посмотрел на окошко. В темноте казалось, что на улице идет снег, а может, так оно и было. Попросить, чтобы прикрыли отверстие какой-нибудь фанеркой? Да не предусмотрено ведь наверняка. Положение и раньше-то не забавляло, а теперь, после того, как хмель выветрился, оно стало казаться удручающим. Неизвестно, как там будет в колонии, а здесь и сейчас, в темноте и сыром холоде, без еды и матраса, без надежды и поддержки, становилось попросту невмоготу.
Погрев немного ладони на едва теплой трубе, Ванька чертыхнулся и стал снимать казенную хэбэшную рубашку. Скомкав ее, он дотянулся до окошечка. Конечно, совсем заткнуть отверстие не удалось, но хотя бы ледяные брызги перестали сыпаться. Опершись спиной о трубу, он простоял больше часа, пока не стал клевать носом. Потом загремели засовы. Сначала екнуло под сердцем – показалось, что пришел давешний конвоир. Подвел его Ванька, конечно, страшенно: за то, что позволил передать заключенному выпивку, милиционер
– Я гляжу, тебе у нас жарко, курортник? Ну, хозяин – барин! А вот эту штуку я заберу, пожалуй, раз она тебе не нужна.
Ванька с ужасом наблюдал, как милиционер выдергивает из окошка промокшую рубашку. Только-только потеплело, только-только ветер перестал гулять внутри, а теперь… А что теперь?
– Оставьте! Пожалуйста, оставьте!
Но тот уже вышел из карцера.
По пояс голый, в продуваемом каменном колодце, при температуре, близящейся снаружи к нулю, – долго ли он протянет? Труба едва подогревала воздух в десятке сантиметров от себя, но этот теплый слой тут же перемешивался с врывающимся внутрь уличным промозглым холодом. Нет, сдаваться никак нельзя! Сотня приседаний, сотня отжиманий – и вот уже испарина на лбу, и вот уже коченеющие пальцы снова сгибаются. Не сидеть, не стоять – двигаться!
Еще часа через два или три он не выдержал, забарабанил в дверь.
– Послушайте! Эй! Уважаемые, я же тут сдохну от холода! Эй!
Разумеется, никто не ответил, и вот тогда Ваньку впервые охватила паника. Как же так случилось, что он оказался здесь? Веселый, беззаботный и немного застенчивый деревенский парень, который освоился в городе, успешно учился на авиационного инженера, стенгазету оформлял, в спектаклях участвовал… Всего месяц назад самой большой его проблемой было избавление от обидного прозвища! Нет, конечно же, все это происходит не с ним! Он просто зачитался увлекательной мрачной книжкой, он видит долгий, местами жуткий сон, но скоро кошмар закончится, он проснется, и все будет по-прежнему! Иначе и быть не может! Не может, не может!!!
Ни приседать, ни отжиматься, ни просто ходить сил уже не оставалось. Лечь на пол и действительно заснуть – вот, наверное, блаженство! И пусть пол ледяной, и пусть сверху сыплется снежное крошево, главное – свернуться калачиком и спать!
Нет, так нельзя. Что будет с мамой?
Встрепенувшись, он принялся снимать хлопчатобумажные штаны. Конечно же, он не станет затыкать ими окошко, иначе и их отберут. Продев штанины в подмышки, он накрепко привязал себя брючинами к трубе. Подергал – держался и металл, и ткань. Теперь можно было расслабить ноги, повиснуть в импровизированной петле. Если лежа спать невозможно, если стоя спать не получается – будем спать в подвешенном виде. Руки-ноги, возможно, к утру совсем отмерзнут, зато спина плотно прижата к трубе, и, стало быть, есть надежда избежать пневмонии.
Впрочем, до утра ему времени не дали. Стоило освобожденно задремать – лязгнул засов. Застонав, Ванька решил, что теперь и штаны отнимут. Но все оказалось гораздо хуже. Давешний конвоир, пьяный и злой, зашел в карцер, махнул кому-то, чтобы заперли дверь снаружи, молча положил на сырой пол электрический фонарик – так, чтобы луч упирался в Ваньку. Потом достал из-за пазухи полуметровый кусок резинового шланга. Ванька, все еще привязанный к трубе, даже сообразить ничего не успел. Хоть и был милиционер – или теперь уже бывший милиционер? – сильно нетрезв, бил он профессионально. Сперва досталось ребрам. Ванька сжимал зубы и терпел, вскрикнув только раз, когда плотная упругая дубинка случайно попала по кисти левой руки – пальцы взорвались такой болью, что и не описать. Потом треснула ткань штанов, и он рухнул на пол, сжался в позе эмбриона – и тогда мент взялся обрабатывать спину.
Ванька был уже практически без сознания, когда в карцер вошли люди и буквально оттащили сержанта в угол.
– Хватит! – негромко сказал кто-то. – Забьешь до смерти – нам отвечать.
Ваньку куда-то поволокли, он совершенно не соображал куда, но здесь было светло и тепло, хотя, честно говоря, в тот момент ему было уже безразлично. Голова моталась из стороны в сторону, длинно тянулись и шлепались на чистый пол кровавые сопли, во рту тоже было полно крови, но самое главное – какими-то угасающими остатками сознания Ванька констатировал, что почек у него, наверное, больше нет.