Драгоценность, которая была нашей
Шрифт:
— Ага! Становится прохладно, правда? — соврал он.
Когда они вышли из калитки, на поверхности воды сверкала яркая луна, и у Карен зашевелились сомнения, уж не обидела ли она этого веселого, живого паренька, но тут ее глаза остановились на каком-то предмете, лежащем прямо перед ними поперек бетонного водосброса.
— А-а-а-а-а!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава
Как парашют в небосводе,
Трепещет медуза луны
В синей поверхности воды.
Телефон зазвонил совершенно не вовремя, именно тогда, когда, вслушиваясь в медленные звуки дворжаковского «Американского квартета», Морс мучительно колебался, не зная, не стоит ли поставить эту восхитительную вещь восьмой в своих записях вместо «In Paradisum» из «Реквиема» Фор'e. Телефон звонил уже второй раз за этот вечер. Несколько раньше Льюис усталым голосом сообщил Морсу, что мистер Эдди Стрэттон сразу же после обеда куда-то уехал — с железнодорожного вокзала — и до сих пор не вернулся в «Рэндольф». Естественно, такое долгое отсутствие беспокоило сержанта, особенно если учесть... хм... некоторые обстоятельства, да, и еще в Кидлингтон несколько минут назад звонил разнервничавшийся Ашенден и спрашивал, не знает ли об этом чего-нибудь полиция. Поэтому Льюис подумал, что, наверное, стоит доложить перед уходом домой... Тот, первый звонок Морс выслушал, если можно так выразиться, вполуха, но второй звонок пробудил у него несомненный интерес.
9
Хайку — японское трехстишие.
Когда на место происшествия приехал Морс, там уже находились Льюис с Максом, и медэксперт (совсем не к месту одетый в смокинг) тут же ввел главного инспектора в курс дела, причем весьма возбужденно и цветисто:
— Мертвец лежал там, Морс. — Он махнул рукой в сторону залитой лунным светом водной поверхности у водосброса. — «Что-то беловатое, длинное, непонятное», как выразилась юная леди. Неплохо сказано, а? Кто-то сплавил его сюда по воде, подталкивая лодочным шестом, и, когда я приехал, его тело, его нагое, похожее на губку мокрое тело, было прибито течением к самому берегу — вот здесь, — как раз перед кабинками для раздевании, лицом вниз, на голове ни следа крови, все смыто водой, кровищи же, я думаю, Морс, было мною, а волосы колыхались, вверх-вниз, вверх-вниз...
— Ты что, Макс, выучил все что наизусть и репетировал?
— Я пил, мой мальчик, пил... волосы колыхались, изгибаясь вверх-вниз, словно выбившаяся из сил медуза.
— Очень красиво!
— Я это вычитал, про волосы, не помню где. Жалко не воспользоваться, правда?
— Ты хочешь сказать, что он давно не стригся?
— У тебя совсем не поэтическая душа.
— Ну а сегодня какой еще был прием?
— В управлении здравоохранения Оксфордшира. Приглашен не как-нибудь, а в качестве почетного лектора!
Макс оттянул свой галстук-бабочку указательным пальцем правой руки, отпустил ее, она щелкнула резинкой, и потом тем же пальцем показал на фигуру человека, покрытую пластиковой простыней и лежащую на мокрой траве у самого края плеса.
— Кто это? — негромко спросил Морс.
— А я-то думал, ты мне скажешь. Ведь ты детектив, Морс. Догадайся!
— Семидесятилетний калифорниец, у которого вчера умерла жена, согласно мнению самых компетентных медицинских экспертов, в результате самых естественных осложнений со здоровьем.
— А он отчего умер?
— Он? Покончил с собой, утопился, часа три или четыре назад, когда начало смеркаться. А когда труп несло течением, голова ударилась о торчащую ветку дерева. Хочешь еще что-нибудь узнать?
— Двойка тебе, Морс! Я не уверен, что он не американец и что совсем недавно был разлучен с женой. Но в том, что ему нет семидесяти, даю голову на отсечение! Скорее, лет за сорок, можешь поставить свою пенсию, что за сорок.
— Я намереваюсь сохранить пенсию, спасибо.
— Ну, смотри, как хочешь.
Макс сдернул простыню с трупа, и даже Льюис второй раз за этот вечер непроизвольно передернулся. Морс же смотрел только одну или две секунды, потом глубоко вдохнул и на мгновение наклонил голову, как будто у него случился позыв к рвоте, и тут же отвернулся. Ему стало сразу ясно, что, как сказал Макс, крови было много, что тело принадлежало сравнительно молодому человеку и что это тело человека, которого не так давно допрашивал (и к тому же с такой неприязнью) Морс, человека, у которого отняли волверкотскую реликвию, а теперь отняли и жизнь.
Это был доктор Теодор Кемп.
Макс укладывал свой саквояж в багажник машины, когда к нему неторопливой походкой подошел Морс.
— Ты, Макс, приехал сюда рано?
— Так я был буквально за углом, мой дорогой мальчик. Школа патологии Уильяма Данна. Знаешь?
— Как он умер?
— Кровь, возможно, свернулась до того, как он попал в воду.
— Ты не шутишь? Никогда раньше не слышал, чтобы ты заявлял с такой определенностью!
— Я это знаю, Морс. Извини. Это от выпитого.
— Но завтра будешь знать наверняка?
— «Ах, завтра, ах, завтра, завтра». [10]
— Значит, это не самоубийство?
— О нет, Морс. Это ты так решил.
— Категорически?
— Но ведь я всего-навсего патологоанатом.
— Сколько времени он пробыл в воде?
— Трудно сказать.
— Примерно?
— Восемь, семь, шесть, пять, четыре часа... Примерно, так ты сказал?
— Очень тебе признателен.
Макс подошел к передней дверце машины.
10
Слова популярной песенки.
— Да, кстати, я разговаривал с доктором Суейном сегодня вечером. Он будет жаловаться на тебя начальнику полиции.
— Спокойной ночи, Макс.
— И тебе тоже, Морс.
Когда врач уехал, Морс с неожиданной злостью обрушился на своего злополучного сержанта:
— Льюис, ты сказал мне, что мистер Эдди, как его, черт побери, Стрэттон при совершенно подозрительных обстоятельствах пропал начиная с послеобеденного времени и что совсем наложивший в штаны Ашенден звонил тебе...
— Не говорил я этого! Ничего я не говорил!