Драгоценность, которая была нашей
Шрифт:
Полицию (каким бы образом она ни оказалась вовлеченной в это дело) прежде всего будет интересовать, кто выигрывает по страховке, и он, Стрэттон, потягается с женой Цезаря в свободе от подозрений. По правде говоря, он уже давно подготовил для этого почву, начал подкатываться к Ширли Браун, что оказалось не так уж трудно, потому что ему хотелось подкатываться к Ширли Браун, а упомянутой леди польстило приглашение на вечернюю прогулку вокруг Радклифф-сквера, во время которой они заметили руководителя тура, Ашендена, и, в свою очередь, попались на глаза всевидящей Джанет Роско, женщине, которую никто не переваривал, но которой все верили. Очень умный маленький штрих, между прочим! До этого Стрэттону не давал покоя план номер один (теперь отброшенный), поскольку он не предусматривал, куда ему девать сумочку. Но стоило ли об этом тревожиться? Какое это имело значение, пусть сумочку даже и
А потом Лаура взяла и наступила на все это! Наступила своей проклятой больной, в мозолях, ножищей, и все испортила.
Взяла и умерла.
Он (Стрэттон) не имел ни малейшего отношении к этой первой смерти. Нет, нет! А вот касательно второй... Э, это совсем другое дело. И что бы ни случилось, он ни за что не скажет правду — никогда и никому, тем более по своей воле, даже этому всезнайке, главному инспектору Морсу.
Но все равно он не мог не уважать его, достаточно вспомнить, как Морс одним только залпом из бортовых орудий сразу пробил брешь в первой линии его фортификаций, когда позвонил по трансатлантическому телефону.
— Нет, инспектор, ничего не могу сообщить вам по поводу смерти Кемпа. Ничего.
— Меня больше интересует драгоценность, сэр.
— А! «Драгоценность, которая была нашей», как говорила Лаура.
— Хватит валять дурака!
— Простите, инспектор?
— Я сказал: не бреши!
Глава пятьдесят седьмая
Что значит имя?
Роза пахнет розой.
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Несмотря на то, что утро выдалось довольно прохладным, несколько человек из сидевших в комнате Бо Неша с удовольствием согласились бы, чтобы центральное отопление несколько снизило температуру. Говард Браун вытирал лоб большим носовым платком, Джон Ашенден провел рукавом спортивной куртки по верхней губе, почувствовав, как на ней выступают капельки пота. Морс тоже не выдержал и оттянул немного тесноватый воротник рубашки, после чего продолжил:
— Я знаю, кто украл Волверкотский Язык. Я знаю, где он, и абсолютно уверен, что его скоро вернут. Я знаю также, кто из вас убил доктора Кемпа.
В комнате водворилась такая тишина, что Льюис испугался, не слышали ли все, как он непроизвольно сглотнул слюну. Морс же с полминуты простоял неподвижно, не произнося ни слова, только переводя взгляд слева направо и опять слева направо, сначала оглядывая одну половину аудитории, потом другую. Ни один человек к комнате не шевельнулся. Никто не осмеливался даже кашлянуть.
— Я надеялся, что виновный сам придет с добровольным признанием. Я говорю это потому, что вы, может быть, читали в газетах, что не так давно в Англии произошло несколько инцидентов, когда полицию обвиняли — и в иных случаях справедливо — в том, что она выдвигала обвинения, основываясь на неподтвержденных признаниях подозреваемых, признаниях, которые в одном или двух случаях были получены, несомненно, под нажимом и при не самых благовидных обстоятельствах. И все же насколько же было бы лучше, если бы убийца Кемпа сам, по собственной доброй воле, встал... и в присутствии друзей и знакомых по туру...
Морс еще раз оглядел присутствующих, но если в комнате и сидел человек, на котором он фокусировал взгляд, то никто этого не заметил.
— Нет?.. Нет? — повторил Морс. — Ну, что же, пусть будет так! Добавить к сказанному что-нибудь существенное вряд ни удастся. Самый главный ключ к раскрытию этого преступления я проглядел, пока мой сержант не встряхнул моей памяти. Он был в полицейском рапорте о дорожном происшествии, в котором Кемп покалечил жену и еще убил водителя другой машины, некую миссис Ф. Дж. Майо, тридцатипятилетнюю женщину из Калифорнии, миссис Филиппу Дж. Майо, чей муж незадолго перед этим погиб в результате несчастного случая при артиллерийских стрельбах на американском военном корабле «Южная Дакота». Это принесло достаточно горя родителям мужа Филиппы Майо, правда? Но, по крайней мере, этот человек служил своей стране и, по крайней мере, умер за какое-то дело. Какое, не имеет значения. А что чувствовали родители Филиппы, когда была убита она? Их дочь. Их единственная дочь. Их единственное дитя. Дитя, убитое бессмысленно, бесцельно, трагически и со всех точек зрения предосудительно — человеком, который, по всей вероятности, представлялся родителям, судя по полученным ими сведениям, пьяной самовлюбленной свиньей, определенно заслуживающей смерти... Больше же всего, подозреваю, родителей потрясла, как они полагали, необычайная мягкость и снисходительность судей во время слушания этого дела. И они приехали в Англию, отец и мать, чтобы успокоить призрак, преследовавший их днем и ночью все эти два последних года. Но почему только сейчас? Мне стало известно, что жена предшествующие три года страдала от рака матки, она только что перенесла второй сеанс химиотерапии и решила, что третьего не вынесет, жить ей оставалось от силы шесть месяцев. Поэтому они, эта пара, приехали взглянуть на убийцу дочери и поклялись, что если сочтут его достойным смерти, то убьют. Они встретили его всего один раз, вечером накануне того дня, когда он умер, — самонадеянного ловеласа, каким он показался им, субъекта безжалостного и тщеславного. Человека, которому оставалось жить, как они решили, еще меньше, чем матери Филиппы Майо. Наконец мне стала ясна связь между этими двумя преступлениями, а также их мотивы, эта связь и эти мотивы сливались в одно целое — непримиримую ненависть отца и матери, мужа и жены, к тому, кто убил их дочь.
К Теодору Кемпу.
Я все время повторяю: «муж и жена», так как в конце концов убедил себя в том, что никто не смог бы убить Кемпа в одиночку. Это могли быть любые двое людей, и нам пришлось выяснять о вас все, что мы только могли выяснить. Когда вы оформлялись в «Рэндольфе», всем пришлось заполнить бланк, на котором указывалось, что всем иностранным гостям предлагается указать полные данные относительно их гражданства, номер паспорта, место выдачи паспорта, постоянный домашний адрес и так далее. Но, как вам известно, я еще попросил мистера Ашендена собрать ваши паспорта, и по ним мой сержант (у Льюиса медленно порозовели щеки) проверил все указанные вами данные, и обнаружилось, что двое из вас живут в одном и том же доме для пенсионеров. Но эти двое не зарегистрировались как муж и жена, напротив, они решили выждать и воспользоваться первой же подвернувшейся возможностью, или, как говорите вы в Америке, «оптимизировать возможность». И вот эта возможность материализовалась — в лице Эдди Стрэттона.
Стрэттон находился в Дидкоте в то время, когда умер Кемп, и, что еще важнее, мог доказать с помощью фотографии, что действительно находился там. И я — мы — невольно поверили, что столь же правдив и его рассказ о возвращении в поезде в Оксфорд. Но это была ложь. Ловко, на первый взгляд совершенно непреднамеренно, он обеспечил абсолютно непробиваемое алиби человеку, которого видел в поезде, человеку, которому обязан очень многим. Но этого человека он не видел в поезде, леди и джентльмены! Потому что этого человека там не было. Он находился в Оксфорде... и убивал доктора Кемпа.
Последние несколько слов прозвенели в безмолвии, охватившем комнату, атмосфера в которой незаметно накалилась так, что стало трудно дышать. И здесь Морс вдруг улыбнулся уголками губ и негромко спросил:
— Вы меня слышите, вы меня хорошо слышите там, сзади, мистер Олдрич?
— Простите, сэр?
— Вы не думаете, что было бы много лучше, если бы вы...
Морс поднял руку и легким жестом словно бы пригласил невидимый дух занять место в первом ряду.
Олдрич растерянно поднялся с места и неуверенно прошел по центральному проходу. Джанет Роско, призывно улыбнувшись, показала ему на свободное место рядом с собой. Но Олдрич, не обращая внимания на ее жест, протиснулся на одно из свободных мест за ее спиной.
— Так вот, — снова заговорил Морс, — человека, которого Стрэттон, по его утверждению, якобы видел в поезде, там не было. Этот человек сказал мне, что ездил в Лондон повидаться с дочерью, но в жизни у него была одна единственная дочь... и той нет в живых.
Слушатели впитывали каждое слово, произнесенное Морсом, но казалось, мало кто улавливал скрытый в них смысл.
— Имена, знаете ли, — Морс чуть оживился, — имена, знаете ли, очень важная штука. Есть люди, которым не нравятся их имена... но есть и такие, которые сгорают от желания увековечить их — и фамилию и имя. Скажем, к примеру, мистер и миссис Браун, сидящие здесь, с нами — Говард и Ширли, правильно? — захотели назвать свой дом каким-нибудь именем. Они подумали, что хорошо бы соединить каким-либо образом вместе их имена. Что, если взять «вард» от его имени и «ли» от ее? Получится очень приличное имя для дома, верно? «Вардли».