Дракон над Москвой. Сборник рассказов
Шрифт:
Шатер из листьев старой яблони плотно укрывал от июльского жара дачную диван-качалку и меня на ней. Но все же кое-где сквозь него пробивались солнечные лучи, отражавшиеся ярками пятнами величиной со старинный пятак и на траве, и на самой качалке, стоящей возле толстого, искривленного почтенным возрастом ствола. На нижней части его, возле самой земли и немного выше ее, зеленел пушистый мох вызывавший ассоциацию с бархатной накидкой на плечах милой старушки.
Вокруг стояла удивительная тишина, нарушаемая на мгновение изредка падающими созревшими яблоками, ударявшимися с тихим стуком о траву. Яблоки больше не могли удерживаться на ветвях из-за того, что их было слишком много.
«Наверное, так же и в большой семье,
Яблоко выглядело созревшим и смотрелось весьма соблазнительно! Один бок его был алым, а вторая половина отливала янтарным сочным цветом! Не удержавшись, надкусил яблоко, и сразу во рту разлился медовый аромат. Оно буквально растаяло, оставив от себя лишь середину с несколькими коричневыми зернышками. Изловчившись, лежа бросил в кусты сирени то, что осталось от наливного.
Но затем не поленился и поднялся. Сел, отложив в сторону книгу «На Западном фронте без перемен», которую читал в очередной раз. Этот роман Ремарка, как и нескольких других произведений, таких как «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Фиеста» Хемингуэя, «Мертвые души» Гоголя, в зависимости от настроения перечитывал по нескольку раз.
Вот и сегодня этот роман заставлял переживать вместе с героями все тяготы кровопролитной мясорубки под названием «война». Воспринять и полностью понять настоящую мужскую дружбу, ту, что позволяет выжить на переднем крае в окопах. Сопереживать вместе с героями трагедию потери в боях товарищей, в силу своего юного возраста так и не попавших во взрослую жизнь.
Поднявшись, неспешно подошел к стоящему рядом столику с самоваром, он был родом не из купеческой плеяды, без всяческих наградных медалей со всевозможных выставок. Самовар, можно сказать, являлся солдатом, он был немного помят, словно боец, побывавший в огненной переделке, и ко всему прочему произведен, как гласила выбитая на нем надпись, на Тульском патронном заводе в 1938 году, то есть в армейской среде. Год выпуска самовара всегда меня немного напрягал. Это был так называемый год «Большого процесса», когда усастый вождь расстрелял тех, кто был слишком близок к «Прометею революции» и хорошо знал о мизерной роли вождя в октябрьском перевороте и гражданской войне. В это же время в подвалах Лубянки был замучен энкаведешниками маршал, награжденный всевозможными орденами за одержанные победы во многих боях – Василий Блюхер, за год до этого принимавший активное участие в судилище над маршалом Тухачевским и приговоривший того к расстрелу. Меня в связи с этим всегда занимало, почему все эти военачальники, прошедшие фронты первой мировой и кровопролитной гражданской войн, имея в подчинении армии, оговаривали себя и уничтожали друг друга. «Они что, ненавидели друг друга? – задавал я себе вопрос. – Или каждый маршал боролся в одиночку за место под солнцем, то есть быть обласканным до поры до времени вождем? Взяли в одночасье, как декабристы, да вывели бы маршалы свои войска на Красную площадь и далее в Кремль. Да смели бы мигом «чудесного грузина», как его называл «Прометей революции»! Почему этого они не сделали? Не спасли и себя, и Россию от многих катастрофических несчастий?» – спросил в очередной раз я себя и в первый – самовар.
Но ответа от него, конечно, не получил. Из него шел пар, и он тихо, как сытый кот, урчал, а это означило, что он уже вовсю кипел. Я взял с полочки столика чашку, которой очень дорожу, так как того, кто мне ее подарил, к сожалению, уже нет в живых. Друг погиб, как главный герой романа Пауль Боймер, но не в окопе, не в небе, где испытывал новейшие самолеты, а
Так вот, на чашке красивым шрифтом написано: «Aero Club». Друг, преподнося ее мне, сказал: «Это тебе как в память о нашем аэроклубе, о тех наших незабываемых юношеских годах, когда мы учились летать на планере, самолете, прыгали с парашютом, с азартом покоряли небо!»
Поднеся чашку к крану самовара, повернул его «ветку», и в чашку сразу стремительной горячей струей полился крутой кипяток. Наполнив ее почти до краев, долил из маленького чайника, стоявшего на фигурной «конфорке» самовара и все это время подогревавшегося, заварки. Затем бросил в чашку несколько листков мяты и, осторожно ступая, чтобы не расплескать налитое, вернулся к качалке, аккуратно сел, прислонившись к ее спинке, и сделал первый глоток, можно прямо сказать, ароматного, божественного чая.
Пригубив немного, посмотрел на небо. В прозрачной голубизне невысоко в восходящем потоке изящно парили друг напротив друга два коршуна. Видно было даже, как у них шевелились перья на концах крыльев, когда птицы, управляя своим полетом, входили в вираж, чтобы остаться в «восходящем», и теплый поток уносил этих прирожденных летунов все выше от земли.
Отпивая чай, все же не переставал следить за птицами, постепенно превратившимися в две черные точки. Но самое интересное, что коршуны кружились там, в поднебесье, над тем же местом, где начался их парящий полет. А это означало, что в воздухе на всех высотах был абсолютный штиль. «Да, – подумал я, – весьма редкое явление в природе наблюдаю, когда нет ветра по высотам».
Но в этот момент по июльской жаркой тишине вначале повеяло еле уловимое ласковое дуновение зарождающегося ветра, словно легкий поцелуй той единственной, без которой не можешь жить! На это дуновение первыми отреагировали листья на макушке высокого серебристого тополя, росшего возле дома. Они, затрепетав, нарушили всеобщий умиротворенный покой томного солнечного полдня. По мере взросления Эола вслед за тополями дружно зашелестели листья, а затем стали гнуться тонкие ветки груши и яблонь.
Продолжая пить чай, не переставал наблюдать за небом. Паривших коршунов куда-то вообще унесло этим поднявшимся ветром. На нем как-то сразу появились вначале одинокие, похожие на слегка растрепанные гусиные перья облака, затем неожиданно быстро полетевшие к южному горизонту, волоча за собой неизвестно откуда появившуюся клубящуюся серую плотную пелену, которая постепенно затягивала, как мрачным занавесом, голубой простор, превращаясь в мощные грозовые тучи. Затем из них, еле слышно среди шума листвы, начали раздаваться все нарастающие глухие, ворчащие гулкие раскаты грома! Голос бога Перуна с каждым мгновением становился все громче и раскатистей, и настойчивей приближалась гроза!
Она быстро накатывалась на сад, был уже виден мощно крутящийся предгрозовой вал. Быстро встав, подхватил самовар и отнес его в рядом стоящий чайный домик, взяв там легкое кресло, сел в него и стал дальше любоваться неисчерпаемой завораживающей мощью природы.
А на небе тем временем среди сверкающих в сгустившейся темноте молний лишь одна вершина грозовой тучи еще светилась в лучах солнца, но и она скоро исчезла в клубящейся мгле. Удары грома становились все мощнее, и они из гулких, раскатистых, превратились в резкие удары, словно артиллерийские выстрелы из мифической царь-пушки бога Перуна!
После очередного разряда молнии и последовавшего за ним самого мощного раската не истаивавший до этого ветер как по команде стих и полился с сильным шумом сплошной поток воды, как в народе говорят: «Разверзлись небеса». Но эта «Ниагара» продолжалась всего каких-то пять минут. Дождь прекратился, тучи неожиданно рассеялись, и вновь в голубом небе появилось солнце, отражаясь в миллионах капелек, оставшихся после дождя на листьях и траве, а через небосклон перекинулась необычно цветастая радуга.