Драконово семя

Городская проза

Издательство благодарит «Литературное бюро Натальи Рубановой» за помощь в приобретении прав на издание книги.

Говорят, каждый человек может стать автором книги. Одной. Поскольку жизнь каждого

человека интересна и драматична, полна несбывшихся надежд и внезапных поворотов, которые подчас настолько выразительны, что кажутся частью стройного замысла, сродни литературному.

Безусловно, жизнь каждого достойна честной и занимательной книги в жанре автофикшен… Да, да, одной.

Но писатель – это тот, кто способен написать вторую книгу. Как минимум. И чем больше не похожих на себя людей в так называемой реальности он сможет понять или хотя бы захотеть понять, чем больше он тренирует свою проницательность, невозможную без эмпатии, тем пластичней становится его внутреннее вещество и стиль письма, тем дальше он от своего первоначального, шкурного «я», тем большему количеству людей он может оказаться близок и нужен.

Писательство – колоссальная внутренняя работа над собой. Казалось, прорываясь сквозь джунгли, мучимый мошками запятых, ты рубишь себе дорогу мачете и чувствуешь себя новым Хемингуэем. Или в толпе мегаполиса выхватываешь жадным взглядом породистые лица, с болью думающие о том, что происходит вокруг. Ты идешь за такими лицами, почти не обращая внимания на привычный шум города, автомобили и неоновые вывески. И вдруг обнаруживаешь себя в пустынной саванне, погибающим от жажды – жажды уже не смысла, а буквальной. А все живое колеблется, как мираж…

Таков писательский опыт. Такова территория литературы. Такова отважная новая книга человека, пишущего под говорящим псевдонимом Саша Кругосветов.

Отважная, потому что это сборник самых разных рассказов, которые автор писал всю жизнь. Построить из опыта всей своей жизни метатекст – сложная задача. Персонажи, живущие в этих разных рассказах, очень реальны и одновременно почти полуфантастичны: мыслящий старый лев, путешествующий в прошлое сотрудник этнографического музея, подросток-сатанист, которому, к несчастью, удается его треш-проект, невозможно одаренный боксер, проигравший более слабому, но стойкому противнику. Женщины, женщины, залечивающие и украшающие эту реальность. Мужчины, жертвы медицинских и иных экспериментов…

Объединяет все эти яркие тексты насыщенность авторского психологизма, острота его взгляда. Но и бережность. Подлинная эмпатия. Какая-то грустная нежность – даже к проигравшим и промахнувшимся, как пресловутый Акелла, даже к тем, кто уже в самом финале и пропустил последний удар или что-то важное. Проиграл, но сохранил достоинство. Или не сохранил.

Эта нежная бережность притягивает в острой книге Кругосветова больше всего. То, что писатель свободно ориентируется в культуре, знаком с самыми разными литературными традициями и ментальными системами, а любопытный читатель сразу же почувствует, что перед ним эрудит, узнавший и переживший многое, – приятный бонус. Он повышает насыщенность текста. Читателю интересно.

Все так. Тоска по человеку и тоска по мировой культуре – это и есть необходимые параметры удавшейся книги.

И она перед вами: по-человечески противоречивая, весьма изобретательная, чувственная и брутальная, в меру сентиментальная, умная и атмосферная. Книга-концентрат опыта и предположений, психологии и стиля.

Прочитав ее, выходишь в собственную

жизнь немного другим. Ищешь свой мачете, стираешь в машинке пыльный костюм путешественника. И отправляешься в путь. А послевкусие от прочитанной книги все еще длится.

Платон Беседин

Шарипу было нехорошо, предметы перед глазами размывались и плыли. Переволновался, наверное, – хотел, чтобы не догадались, что он не такой, как все. О речи он не беспокоился. Не зря же с ним занимались лучшие специалисты по кавказским диалектам: теперь он свободно изъяснялся на нескольких северокавказских языках начала двадцатого века. И тем не менее… А вдруг что-то пойдет не так в его поведении, например? Вайнахи – народ проницательный.

Залег в хьешце – ему потребуется некоторое время, чтобы прийти в себя. Не гостиница, а горе – ветхая турлучная [1] постройка с просвечивающими стенами и плоской крышей. В окне – скошенный камышовый потолок веранды; из соседней комнаты доносится треньканье старинного дечиг-пондара.

Шарип здесь уже неделю, и все это время кто-то часами бренчал на ореховом пондаре со струнами из высушенных жил животных. Шарип видел иногда соседа, невзрачного, еще довольно молодого кабардинца в недорогом бешмете [2] и чувяках с потертыми ноговицами [3] . Звук пондара – мягкий, шелестящий. Что это за музыка? Жалкий лабиринт из десятка звуков довольно однообразно скручивался в тугую спираль, потом вновь раскручивался – и так без конца.

Наджия, хозяйка гостиницы, в окружении тощих собак рубила на куски тушки куриц для обеда, когда Шарил зашел на кухню за своим обычным утренним хударом – кукурузной кашей с брынзой. Ее дочь Сакина Зезаг, Божественный Цветок, едва начинающий распускаться, – черные глаза, пугливые и озорные, стройный стан – подала гостю большую чашку кофе с кардамоном.

В очаге просторной кухни шипело пламя, потрескивал кизяк, распространяя запах улицы, на высоких насестах сидели куры – жизнь шла своим чередом.

Шарип пожевал гвоздику и медленными глотками стал потягивать кофе, не отводя внимательного взгляда от обеих женщин. Наджия, несмотря на возраст, прекрасно сохранилась. Девочка же, еще немного диковатая, уже задыхалась, похоже, под натиском плоти. Шарип случайно коснулся руки Сакины, когда она подошла, чтобы взять у него пустую чашку. Щеки девушки вспыхнули. Наджия ненавидела всех без исключения мужчин, появляющихся рядом с дочерью. Она показала Шарипу окровавленный нож и, насупившись, заявила: