Драконья невеста
Шрифт:
Мужчина удивленно вскинул голову, так что мне стала видна нижняя часть его лица: и вправду, совсем молодое, чисто выбритое. Четкая линия челюсти, чистая кожа, пухлые губы. Жаль, что промышляет подобным досугом.
– …Вы что, подумали, что я пытаюсь?.. Ни в коем случае, конечно, нет! Как можно! – молодой сеньор начал не то отрицать, не то оправдываться, выплевывая слова с такими интонациями, с какими благовоспитанные мальчики возмущаются, услышав, как старшие приятели используют бранные слова. – Я на самом деле просто хочу с вами поговорить. Без непристойных обязательств. Составите мне
Я была ошарашена таким странным поведением гостя – и как раз в этот момент старуха Агостина заметила, что я слишком долго торчу на одном месте, и окрикнула:
– Айоланда, не отлынивай! За чесание языком тебе платить не будут!
Молодой сеньор фыркнул, будто ученик, придумавший решение к сложной задачке, и положил на стол монету:
– А если я оплачу ваше рабочее время, уделите мне толику внимания, сеньорина?
Я спиной почувствовала, как хозяйка таверны следит глазами за поблескивающим в темном углу серебром. Теперь не отвертеться…
К моему удивлению, сидеть напротив молодого господина, потягивая вино с апельсиновым соком, иногда закидывая в рот жареную в масле морскую мелочь и ведя беседу, оказалось легко и приятно. В родительском доме развлекать гостей было не особо приятной обязанностью, теперь же я вдруг поняла, что успела соскучиться по легкой беседе о погоде, сортах винограда и зацветающем в это время миндале. Вкус легкого вина навевал воспоминания о счастливом прошлом.
Молодой сеньор представился, как Терцо («третий сын» – и не поймешь даже, настоящее это имя или псевдоним). Я назвала свое имя так, как меня звали дома. Иоланда. Почему-то в Батари никто не мог выговорить его правильно. А сеньор Терцо смог!
– Иоланда. Красиво, – сказал он, словно пробуя мое имя на вкус. – А что оно означает?
– На моей родине это имя означало «фиалка», маленький цветок с фиолетовыми лепестками. Меня так назвали за цвет волос, – я легонько коснулась рукой выбившейся из-под косынки пряди.
Замужние женщины в Итилии носили чепцы и широкополые шляпы, а девушки заплетали две косы или распускали волосы, прихватив их гребнями или лентами. Но за косы в таверне норовили схватить нетрезвые моряки, а выпадающие из копны кудряшки привлекали ненужное внимание грузчиков и прочих портовых работников, так что старая Агостина уже на второй день работы выдала мне косынку с узенькой полоской кружева и посоветовала спрятать волосы понадежнее.
– Так это… натуральный цвет? – изумился Терцо.
– У нас на острове он не был редкостью, – пожала я плечами.
– Красиво! – молодой сеньор протянул было руку, но я отшатнулась, и он быстро спрятал конечность под стол и пробормотал: – Простите, сеньорина, я непростительно увлекся!
После этого мне расхотелось болтать, да и еда уже кончилась, так что я собрала тарелки, унесла их в мойку, а когда вернулась – за столом сидела парочка мелких торгашей, требующих самую большую миску рыбного супа на двоих.
Глава 3
Больше этот день ничем мне не запомнился. А вот следующий день был храмовый: старая Агостина, никого не слушая, запирала таверну в полночь, разгоняла работников по комнатами или по домам и сама поднималась ни свет ни заря, чтобы чинно проследовать до церкви на центральной площади городка к утренней службе. Сопровождать старуху было вовсе не обязательно: на побережье, где трудно найти человека, чьи предки жили на этой самой земле хотя бы три поколения, вероисповедание было вопросом сугубо индивидуальным. Хочешь – ходи в церковь, построенную на центральной площади столичными мастерами; хочешь – посещай храм, построенный пятью минутами ходьбы южнее; а хочешь – хоть духам предков под осинкой подношения оставляй, хоть Морскому Владыке кланяйся – главное, плати налоги вовремя и не нарушай закон.
И все-таки каждый храмовый день у «столичной» церкви собиралась небольшая толпа людей с серьезными лицами. Еще четыре месяца назад народу было гораздо больше – беженцы с острова еще не отошли от потрясения и цеплялись за любую возможность получить надежду и ободрение. Теперь уже почти все разъехались. Я же каждую седмицу аккуратно причесывала непослушные волосы, надевала нарядную блузу и чистую юбку, натягивала на лицо смиренно-одухотворенные выражение и шагала след в след за хозяйкой таверны.
Вера, которую исповедовали в этой церкви, ничем почти не отличалась от религии моего родного острова. На самую длинную ночь в году вместо виноградного масла косяки смазывали апельсиновым, но знаки чертили те же. Первый день весны отмечали далеко не так пышно, зато на весеннее равноденствие устраивали настоящий карнавал с песнями и плясками. Вазы у подножия статуй наполняли не дикими цветами и лозами, а ветками апельсина и оливы. Всюду были нарисованы рыбки, ракушки и водоросли вместе с апельсинами и оливами. Произносили имена и названия чуть иначе. Но все это были мелочи, которые мне было любопытно подмечать от скуки и которые нисколько не мешали мне молиться.
Не нравилась мне церковь исключительно из-за ее главного служителя – старика с масляными глазами и морщинистыми руками, который так и норовил прибрать девиц с острова к рукам, пристроив служительнцами в обитель молчальниц. Я была страшно рада тому, что наш капитан привез спасенных в таверну. Некоторые корабли сразу проследовали к монастырю, и ни одна девушка оттуда не вышла. Думаю, мне очень повезло, что я не угодила туда с самого начала – почему-то при мысли об этом по спине пробегали мурашки.
А вот заведующая прихрамовой библиотекой мне, наоборот, очень нравилась. В летах, но еще крепкая и улыбчивая женщина с радостью пускала желающих в небольшую каморку с тремя столами и стеллажами до самого потолка. Книги тут стояли обрезом к читателям, поэтому найти нужную было хлопотно, однако сеньора Тартина знала все тома назубок и моментально выдавала нужное.
Конечно, большая часть книг в храмовой библиотеке была религиозного содержания, но были и описания земель Итилии, история королевской семьи и очень красивая книга старинных легенд и преданий, которую сеньора Тартина прятала за собранием сочинений известного своим занудством богослова. Легенды считались селянскими сказками – грубыми и языческими, но сама книга была так невероятно хороша, что сеньора не могла ее сжечь, как того требовал храмовый наставник.