Драконья погибель
Шрифт:
Дважды она звала Моркелеба по имени, вплетая мелодию в кропотливо, руну за руной творимые заклятия, держась за воспоминания о знакомых простых вещах: о зарослях северного кустарника, о заячьих следах на снегу, о диких, бодрящих напевах жестяной свистульки летней ночью.
И музыка вернулась живым эхом — Моркелеб отозвался…
Дженни уже не помнила, когда силы оставили ее. Проснулась она от теплого прикосновения солнца. Сквозь отверстые Врата Бездны смутно маячили скальные утесы, облитые золотом и корицей уходящего дня. Повернув голову, она увидела спящего дракона; сложив крылья, Моркелеб спал в собачьей позе
— уронив голову на
Слабость нахлынула на нее — нежно, как мелкий сухой песок. Действие листьев табата кончилось, выжгло последние силы из вен, и Дженни хотелось теперь лишь одного — уснуть снова и спать, спать несколько дней подряд, если это только возможно.
Однако Дженни хорошо знала, что это невозможно. Пусть она даже исцелила Моркелеба, и все-таки было бы непростительной глупостью беспечно заснуть рядом с выздоравливающим драконом. Внезапно Дженни хихикнула — ей представилось, как будут хвастаться Ян и Адрик друг перед другом и перед другими мальчишками Алина, что их мать — кроме шуток! — спала в драконьем логове… если ей, конечно, удастся вернуться и рассказать им об этом. Преодолевая боль усталости, Дженни поднялась с пола. Волосы и одежда были тяжелы, как кольчуга.
Она доплелась до Врат, постояла некоторое время, прислонясь к тесаному граниту огромного портала; сухой прохладный воздух ощупал ее лицо. Медленно повернув голову, поглядела через плечо — — и встретила взгляд дракона. Серебряные глаза мерцали яростью и ненавистью. Потом закрылись вновь. Дженни отвернулась и вышла из тени в алмазно ясный вечер.
Она брела через разрушенный городок, и все вокруг казалось ей странно изменившимся: тень каждой гальки, каждого сорняка приобрела вдруг новое значение, словно всю свою жизнь Дженни была полуслепой, а теперь вот прозрела. На северной окраине городка она вскарабкалась по крутому склону к водоемам — глубоким черным колодцам, выдолбленным в скальной породе. Солнце плескалось на непрозрачной глади. Дженни разделась и поплыла, хотя вода была очень холодной. Потом долго лежала на расстеленной одежде в странной полудреме, и ветер трогал ее маленькими ледяными ладошками, а солнечные зайчики подкрадывались по черной воде. Дженни вдруг захотелось всплакнуть, но она была слишком усталой для этого.
Наконец оделась и снова спустилась к лагерю. Гарет спал, сидя рядом с тлеющими угольями костра, обхватив колени и уткнувшись лицом в сложенные накрест кисти рук.
Дженни опустилась на колени перед Джоном, потрогала его лицо и руки. Они были заметно теплее, чем раньше, хотя пульс по-прежнему почти не прощупывался. И все-таки его ресницы и рыжеватая щетина уже не казались такими черными. Дженни легла рядом с ним, прикрыла его и себя одеялом — и провалилась в сон.
В полудреме она услышала, как Джон пробормотал:
— Мне все казалось, что ты меня зовешь…
Его дыхание слабо тронуло волосы Дженни. Она моргнула, просыпаясь окончательно. Освещение изменилось вновь. Теперь это был рассвет.
— Что? — спросила она и села, отбросив с лица тяжелые волосы. К смертельной усталости теперь еще добавился волчий голод. Перед костерком коленопреклоненный Гарет, мятый и небритый, с соскользнувшими на кончик носа треснувшими очками, пек кукурузные лепешки. И получалось у него, кстати говоря, куда лучше, чем у Джона.
— Я думал, вы никогда не проснетесь, — сказал он.
— Я тоже так думал, мой герой… — шепнул Джон. Голос его был слишком слаб, чтобы одолеть даже такое малое расстояние, но Дженни расслышала и улыбнулась.
Заставив себя встать, она натянула юбку поверх мятой сорочки, зашнуровала лиф и принялась обуваться. Гарет тем временем ставил на угли котелок с водой, чтобы сварить кофе — горькое черное пойло, весьма любимое придворными. Потом он ушел с ведром в сторону лесного источника, что за развалинами акведука, а Дженни, приветствуя простоту людской медицины, зачерпнула немного кипятка для новых примочек. Травяной аромат поплыл вскоре над руинами, смешиваясь с теплым странным запахом Гаретова зелья. Джон уснул снова, стоило закончить перевязку. Потом Гарет принес Дженни лепешек, меду и сам присел рядом.
— Я не ожидал, что тебя не будет так долго, — проговорил он с набитым ртом. — Я даже хотел пойти за тобой — выручить, если что… но не мог оставить Джона. Кроме того, — добавил он с невеселой усмешкой, — я подумал: а как бы я смог тебя выручить?..
Дженни рассмеялась и сказала:
— И правильно сделал.
— А твое обещание?
— Я его сдержала…
Гарет облегченно вздохнул и склонил голову — чуть ли не с благоговением. Помолчав, сказал робко:
— Пока тебя не было, я тут сочинил песню… балладу. Про гибель Моркелеба, Черного Дракона Злого Хребта. Правда, вышло, кажется, не очень удачно…
— А по-другому бы и не вышло… — медленно проговорила Дженни и облизала мед с пальцев. — Моркелеб жив.
Он уставился на нее точь-в-точь как тогда, в Уинтерлэнде, услышав, что Золотой Дракон Вира был убит топором.
— Но я думал… ты дала обещание Джону добить дракона… если он сам не сможет…
Дженни качнула головой; клубящиеся черные волосы зацепились за грубое руно воротника куртки.
— Я дала обещание Моркелебу, — сказала она. — Я обещала исцелить его.
Дженни поднялась и пошла к Джону, оставив Гарета в остолбенении и испуге.
Прошел еще день, прежде чем Дженни снова приблизилась к Бездне. Все это время она оставалась в лагере, ухаживая за Джоном. Кроме того, пришлось выстирать одежду — ненавидимая, но неизбежная работа. К удивлению Дженни, Гарет вызвался помочь и, необычно задумчивый, таскал ей воду из ручья. Помня, что нужно восстанавливать силы, Дженни много спала, но сон ее был беспокоен. То и дело возникало чувство, что за тобой наблюдают. Она говорила себе, что все естественно: Моркелеб, проснувшись, мысленно обшарил Долину, нашел их лагерь и вот теперь следит за ними. Но кое-что, подсмотренное ею в лабиринтах драконьего разума, не позволяло в это поверить.
Стоило ей отвернуться — и Гарет тоже начинал как-то странно к ней приглядываться.
Дженни чувствовала и это, и многое другое. Никогда раньше не ощущала она с такой ясностью внезапные повороты ветра и ничтожную суматоху зверьков в обступающих Холм лесах. То и дело она ловила себя на странных размышлениях и уличала в знаниях, о которых раньше и не подозревала: как растут облака, почему ветер выбрал именно этот путь, каким образом птицы находят дорогу на юг и почему в определенное время в определенных точках мира начинают вдруг звучать в пустом воздухе невнятные голоса. Дженни было бы легче думать, что странности эти пугают ее именно своей непонятностью, но, честно говоря, единственной причиной испуга был сам испуг.