Драма советской философии. (Книга — диалог)
Шрифт:
Двадцатые годы без Ленина оказались новым затором — нэпом без демократии, образованием новой элиты длинного партийного стажа и «пролетарского происхождения». А уравнительность тем самым получила страшное развитие в виде, как говорит Маркс, зависти каждой более мелкой собственности к более крупной. Было несколько претендентов на выражение этой силы, каждый из них по — своему выразил бы то же самое. Но более коренным, связанным с почвой, реально мыслящим, да и вынесенным на поверхность интригами других, был Сосо. Он сумел опереться на силу уравнительности, но уже не в ленинском смысле, а в гораздо более страшном, сперва, однако, не казавшемся столь страшным смысле. Культ личности — обычная плебисцитарная форма, пережиток бонапартизма и тирании, неслыханно развившийся и превзошедший
Но (очень важно!): «И в прежней истории бывала разница между бонапартистскими режимами, которые все же открывали какую — то отдушину, канализируя социальную энергию снизу в прогрессивном направлении, и простыми волнами реакции, которые также опирались на темные инстинкты масс, на превращенную силу уравнительности и также заключали в себе некоторые не безусловно реакционные моменты. В двадцатом веке это раздвоение бонапартизма или цезаризма, представлено в гораздо более яркой форме. Две линии при всей своей формальной схожести далеко разошлись и со страшной силой столкнулись.
Раздвоение этих двух линий не исчерпано. Это — проблема дня. Победить прогрессивная сила может лишь путем сублимации уравнительности до высоты революционной энергии, вооруженной разумом, теорией, светом ленинских идей. А то ведь и глупость, которая также представляется самостоятельной силой, и понижение уровня в чисто моральном смысле слова — все это также не что иное, как действие односторонне развитой и снова подкрепленной ходом обстоятельств уравнительной силы. Сталин с точки зрения государственности кое — как обуздывал ее, хотя и сидел на ней, иногда выпуская ее наружу в виде пароксизмов террора».
Вариант бонапартизма XX века, который во многом противоположен советской системе, — это «фашизм — страшная тень коммунизма, с разными оттенками. Я пытался выразить это в начале 30–х годов, но увы… С тех пор оттенки умножились…»
Оттенки уравнительности сегодня многообразны и парадоксальны до неузнаваемости. Российский дикий капитализм — продукт уравнительности, и теперь стремится уничтожить то направление движения, которое имела уравнительность в 30–е годы. Средствами для этого служат в том числе и нагнетание практически всей масс — медиа (включая «духовную оппозицию») ненависти к революции, то есть ненависти к жертвенному подвигу русского народа.
Что ждет нас впереди? Интеллигенция в массе своей предала демократию и потому «сублимация уравнительности до высоты революционной энергии, вооруженной разумом» — не состоялась. В ситуации шока от поистине беспрецедентного обмана возможны два очень плохих, но все же не одинаково плохих выхода. Либо — реакция черносотенного типа, либо такая тирания, которая, опираясь на низы и действуя до известной степени в интересах производительного населения страны, сможет преградить дорогу черносотенству, ограничить беспредел номенклатуры, бандитского капитализма. Сталинский режим перерастал в противоположность революции — в фашизм. Но этот режим в 30—е годы все же, как и режим Наполеона, был не только душителем революции, но и ее своеобразным продолжением. Многие сегодняшние сталинисты являются наследниками не революции, а наследниками уже переродившегося к моменту смерти диктатора режима. Они заимствуют худшие черты деспотии, перечеркивая то, что было относительно прогрессивным в 30–е годы.
Среди положительных явлений этого сложного времени — так называемое «течение», школа Лифшица, которая в век всеобщего релятивизма и нигилизма (в том числе в их «марксистском» варианте) утверждала права абсолютной истины, объективного идеального начала бытия. А сегодня? КПРФ, скромно упоминая в программе о своем интернационализме, перенимает на деле националистическую идеологию, подыгрывает ей. Почему же лидерами коммунистов отброшены ясно сформулированные Лениным принципы союза разных политических сил, предполагающие единство разного ради интересов низов, — и безусловную, открытую борьбу против любых проявлений шовинистической или еще какой — нибудь реакционной идеологии? Потому, вероятно, что всерьез в возможность пробуждения народного разума не верят лидеры КПРФ, потому, что многие из тех, кто продолжает называть себя марксистами, давно уже духовно капитулировали.
Почему мир сегодня пошел вправо? Именно потому, что во всей экономической, социальной, культурной жизни колоссально возросла роль низов. Объективно она стала значительно больше, чем в те времена, когда испанский философ описывал феномен «восстания масс». Аристократия, в том числе и аристократия привилегированных народов и государств, вынуждена повсеместно уступать место растущим снизу слоям и в экономике, и в политике, и в культуре. Сегодня, по признанию самих американцев, лучшие математики и физики Америки — выходцы из Азии. Старая элита искусственно удерживает свое элитарное положение тем, что подыгрывает уравнительной энергии поднимающихся низов, усиливая как раз многие темные черты этого демократизма. Но так называемая массовая культура оказывает обратное воздействие на элиту, и последняя сама падает моральной жертвой собственной популистской политики. Эта тема — одна из центральных в критике современной культуры у Лифшица.
Огромное, несравнимое с началом века значение национального вопроса — тоже следствие подъема окраин цивилизации. Но и этот процесс принял реакционную форму. Как предотвратить сползание народов в разрушительный национализм, порождающий кровавые конфликты? «В известном смысле весь путь в будущее, — пишет Лифшиц, — представляет собой также возвращение в прошлое. Но к этому нужно прибавить неравномерность этого. То, что мы называем die Vorgeschichte der Menschheit есть по преимуществу… вечный запас прошлого для конкретизации — есть в искусстве, литературе, философии».
Уже в 30–е годы у Лифшица созрела мысль, что высокое искусство создавалось не теми художниками, которые примыкали к революции, а теми, кто отторгался от нее — великими «консерваторами человечества». Но отторгались они от «обнаженной абстракции» (Берк) нового — и конкретизировали положительное новое посредством возвращения к истине старого. За эту идею Ермиловым и Кирпотиным Лифшиц был обвинен в «почвенничестве» и даже монархизме. Обвинения, конечно, нелепые. Однако идея монархии играет существенную роль в системе взглядов Лифшица. По его мнению, человек занимает место монарха в природе — это не метафора, а суть дела. Человек, продолжает Лифшиц, заключил своего рода союз с неорганическими силами природы против аристократии ее — животного мира. Разумеется, человечество сумеет сохранить себя только в том случае, если приблизится к идеалу своего рода «просвещенной монархии», преодолев искушение тирании по отношению ко всему живому и неживому.
Главное — преградить дорогу худшему, то есть союзу воровской аристократии с темным плебейством. «Это была аналогия с мечтой о противоположном, с мечтой о том, чтобы не получился термидор, революционное похмелье. Это было предупреждение, особенно опасное ввиду того, что само понятие «термидора» было пущено в ход мелкобуржуазной оппозицией. Лгуны поэтому не упускали случая ухватиться за это опасное понятие в литературе «течения», хотя делали это неумело».
Для того, чтобы понять монархиста Бальзака, для того, чтобы понять трагический союз Пушкина с Николаем I после 14 декабря 25–го года, потребовалось не монархическое, а марксистское сознание Лифшица. Для того, чтобы неизбежное возвращение назад совершилось не в форме какой — нибудь новой аракчеевщины или еще чего — нибудь похуже, обществу необходимо противоядие от черносотенства Василия Розанова. Вернуться не к Константину Леонтьеву с его апологией сознательного обскурантизма, а к Аристотелю и даже в известном смысле к Птолемею. Разумеется, не для того, чтобы утверждать, будто солнце вращается вокруг земли, а для того, чтобы уяснить великую истину, понятную древним и отброшенную новым временем: человек — действительный центр вселенной, и весь мир вращается вокруг него. Он — монарх, и должен быть достоин своего привилегированного положения. Между прочим, Лифшиц полагал, что человечество, по всей вероятности, одиноко во Вселенной, как в пространстве, так и во времени. Но только сциентистское сознание уникальность человечества истолковывает как заброшенность его: на самом деле человек есть голос и разум, центр бытия.