Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение
Шрифт:
– Ты смотри, сколько добра набрал, Граниславушка. Обмениваться? Нет, ты поехал кобеляться, – сердилась сестра. – Тебе дворовых баб мало или деревенских? Ты в каком дому еще уд [4] свой не пристроил? А? Кому везёшь обувку? Милославу или его гончарам? Не слишком жирно за горшки-то платишь?
Конюх и Творемир мелко хихикал, прикрывая щербатый рот, а сам Гранислав обнял в немалом теле сестру и поцеловал в румяную холодную щёку.
– Умила, в мороз какая у гончаров работа? Не протопишь мастерскую, не разогреешь глину, не прожаришь горшки в печи. Посуда сейчас в цене.
4
Уд –
– Не ври мне, – стала успокаиваться Умила и улыбнулась. – Гончары мужики – не бабы, им в расшитой обуви не ходить. Чего ты там нового увидишь у тех баб? – И она показала рукой на себе между ног, прогибая плотную ткань юбок и понёв [5] . – У всех одинаково устроено, вдоль. Только сиськи бывают больше-меньше, да задница толще или круглее.
Дворовые мужики, да ещё вышедшие из трёх домов-пристроек их жены так и сели в смехе на ступеньки крылец.
Гранислав проворчал:
5
Понёва – Тип юбки, составленной из трёх тканых полотнищ, в каждой деревне или области особой расцветки и узора.
– Бабы там, сестрица ты моя любимая, пахнут по-другому. – Обернувшись и повысив голос, он продолжил, поглаживая свою коротко стриженую бородку. – Не то вода у них особая, не то они глиной пот под мышками замазывают.
Творемир и конюх повалились в сугроб от смеха, чуть не попав под копыта толстобрюхого коня Топыча, заводимого для запрягания в сани.
Сестра, улыбаясь, внимательно оглядела брата. Вроде бы одет тепло. Сапоги в три кожи, меховые порты мехом внутрь, кручёная верёвка на поясе, шерстяной мятль [6] на рубахе, поверху княжья шуба из рыси, крытая дорогой тканью. На голове бобровая шапка с ушами до плеч.
6
Мятль – тёплая вязанная одежда.
– Не замёрзнешь. – Успокоилась Умила и, по установленному обычаю, приложила ладони к плечам Грани. – Довези посуду и особо не балуй, на твой век баб да девок хватит. Храни тебя Боги, минуй тя Упыри. И про соль не забудь! У нас-то не больше пуда осталось. – И тут же усмехнулась. – Мех-то на портах ничего не защекочет?
– Ой, Умила, Умила, – Граня сделал серьёзное лицо. – Не ёрничай. А порты я надел на льняное исподнее, не помру от щекотки.
Со стороны скотного двора к саням подошла пёстрая коза с чёрным пятном на лбу, потыкалась в сено розовым широким носом и жалобно заблеяла.
– Пёс-псом наша коза, – улыбнулась Умила. – Скучает по князю. Чего она так привязалась к этому козлу?
– Сестрица, не говори громко. – Тихо сказал княжич. – Не надо супруга ругать при других.
Со двора донесся крик доярки Зденки:
– Берёзка, зар-раза! Вот, бегает от меня, и не хочет доиться.
– Берёзка Переслава ищет, – усмехнулась Умила. – Значит, князь скоро будет дома.
Подхватив верёвку, тянущуюся от шеи козы, подбежавшая Зденка, одетая по-простому, в тулуп и серые рубахи с юбками, повела её на дойку на скотный двор. Огреть козу прутом или ладонью, как другую скотину, она не смела. Берёзку иногда доил сам князь и даже разговаривал с нею, а она его слушала и мекала в ответ.
Дорога в деревню Глины
Конь Топыч резво тащил сани по улице. За последним домом-кузней деревни Явидово, у кромки леса, сани догнали коня-тягача, тащившего волокушу из тяжеленного соснового бревна. По бокам бревна шли два мужика, отбрасывая в стороны снег деревянными лопатами. В деревне мужиков звали «толстый и тонкий», дома приятелей стояли рядом и дружили семьи Торчи и Жура крепче родных братьев.
Вчера Умила назначила обоих на общественные работы за пьяный загул, когда худющий Торча не только подрался с тучным Журом, но и чуть не сжёг собственную овчарню. [7] в которой и пили мужики, хоронясь от жен.
7
Овчарня – помещение для овец.
При виде расписных праздничных саней княжича мужики взбодрились, сняли с поклоном шапки, и Творемир с задором стеганул Топыча, заставляя его встать на обочину.
– Вот, княжич, от работы не отлыниваем, хоть и корячимся на пустое брюхо, – говорил Торча, вглядываясь в глаза Гранисава. – Вишь, стараемся для общества.
Вид обоих мужиков вызывал сочувствие. Потные от похмелья, бледные по той же причине, они вытирали шапками холодный пот под нечёсаными волосами на лбу. Их бороды, в инее от дыхания, свалялись в сосульки.
– Ладно, Торча, сними кусок бересты, – Гранислав кивнул на ближайшую берёзу. – Черкану сестрице, пусть выдаст вам петушка.
– Двух! – Встрял толстый Жура, надевая шапку. – У нас у каждого по три дочери и по два сына. Один петушок – только понюхать. – Мужик волновался, но старался говорить убедительно. – Мы же, княжич всегда тебе помогаем, то есть общине. Сейчас я сам отковыряю бересту, Торча не пройдёт через снег, слабый он сегодня.
Круглый Жура, вступил в снежный сугроб на обочине, оказавшийся ему по грудь, протиснулся пару шагов и дотянулся до берёзы.
– Пить нужно меньше! – Громко заявил Гранислав, удобнее усаживаясь в санях. На его слова оглянулся Творемир и хихикнул, но при взгляде княжича он нарочно нахмурился. Гранислав снова крикнул мужикам: – Дети у вас почти взрослые. Пусть помогают.
Сняв рукавицы и прислонив ладони к стволу берёзы, Жура пробормотал извинение за порчу и пообещал дереву заживления ранки к лету. Достав из ножен на поясе тонкий нож, он ловко сделал четыре лёгких надреза, снял узкую полоску бересты и, тяжело протискиваясь в сугробе, вернулся на дорогу.
– Есть грех, княжич. – Жура передал бересту Граниславу. – Попиваем мы с друганом. Но мы же нечасто. Отмечали дни рождения сразу у двоих детей.
Стеганув вожжами своего Топыча, тянувшегося обнюхивать тяжеловоза Бурого, Творемир весело хмыкнул:
– У нас в деревне каждый день у кого-нибудь день рождения или поминки, спиться можно.
Сверкнув своим, особо украшенным на рукоятке ножом, Гранислав сделал пометки на бересте и тоже усмехнулся.
– Здесь ты прав, Творемир, – согласился он и протянул толстяку бересту. – Держи, Жура. А дурить будете, наложу урок. И не расслабляйтесь, завтра пойдёте и обрубите лёд у обоих колодцев в деревне. Сделаете ступеньки и не забудьте присыпать их землёй, а то бабы скользят, падают и после ругаются непотребными словами на всю улицу. Поехали, Тоша.