Древний инстинкт
Шрифт:
Оля дрожащими руками принялась листать книгу. И вдруг вскрикнула.
– Но я-то тут при чем? Я же к твоему Бессонову не имею никакого отношения!
– Прочти то, что обведено…
– «Судя по всему, над этим лицом поработали искусные фабриканты уродов, – начала она, заикаясь. – Очевидно, какая-то таинственная и, по всей вероятности, тайная наука, относившаяся к хирургии так, как алхимия относится к химии, исказила, несомненно, еще в очень раннем возрасте, его природные черты и умышленно создала это лицо». Все читать?
– Да. Я хочу понять, чего от нас хотят.
– Ладно. «Это было проделано
– Был увеличен рот… Это про меня. Дальше что?
– «…рассечены губы, обнажены десны, вытянуты уши…»
– Что там про щеки?
– «…сдвинуты с места брови и щеки». О чем ты думаешь, Лена?
– Знаешь, мне все больше и больше кажется, что все это, я имею в виду то, как надругались над моим ртом, – болезненная фантазия какого-нибудь пластического хирурга… Мне почему-то кажется, что он, этот ненормальный, словно репетирует, оттачивает свое мастерство, стремясь в конечном итоге сотворить Гуинплена…
– Думаешь?
– Пока еще не знаю. Но предполагаю.
– Ты сказала, что кого-то подозреваешь.
– Да, но пока еще, говорю, у меня нет доказательств…
– И ты думаешь, что этот псих станет так грубо резать рот вместо того, чтобы орудовать скальпелем, во всяком случае, профессиональным хирургическим инструментом?
– Этот человек мог возомнить себя хирургом. Оля, я не знаю, кто это, но могу сказать одно – этот человек может иметь отношение к твоему роману с Собакиным. Ведь до того, как ты появилась в моем доме, я жила спокойно. Больше того, я даже была счастлива. Это не ты, случайно, задумала вместе с гениальным режиссером снять фильм о… Гуинплене? Почему ты пришла именно ко мне? Разве рядом нет квартир?
– Мне уйти? – Глаза Оли наполнились слезами. – Ты думаешь, я не понимаю, что ты все это время подозревала меня… Давай звони в милицию, прокуратуру, куда хочешь, пусть меня хватают, задерживают… Но зачем мне уродовать тебя?
– Вы могли это с Собакиным снимать на пленку…
– Ну и фантазия у тебя, подруга…
– Никакая я тебе не подруга! – сорвалась на крик Лена, и тотчас в палату ворвалась испуганная медсестра.
– Что у вас здесь происходит?
– Ничего, это нервы… – Лена с трудом повернула голову. – У меня нет аппетита, и моя подруга пытается скормить мне эти салаты… А я ненавижу кальмары, просто ненавижу, меня от них тошнит!
Медсестра, понимающе кивнув головой, ушла.
– Лена, ты мне только скажи: Оля, исчезни. И больше ты меня не увидишь. Я прямо сейчас могу вернуть тебе ключи. Хочешь, я передам Бессонову записку от тебя…
– Извини. Я не знаю, что говорю. Я просто с ума схожу. Я НЕ ПОНИМАЮ, ЗА ЧТО МЕНЯ ТАК ИЗУВЕЧИЛИ.
У Ольги в сумке запел телефон. Она достала его и включила.
– Да… Я узнала вас, Дмитрий… Нет, я не у Лены. Говорю же, я не знаю, где она. Сама извелась… Хорошо, как только позвонит, обязательно сообщу вам, обещаю. Представляю, как ей сейчас тяжело одной…
Лена плакала. Слушала и плакала. Больше всего ей хотелось сейчас схватить трубку и крикнуть Дмитрию, как же ей плохо, как все болит и какая она глупая, что сразу не обратилась к нему.
Оля, прикрыв ладонью трубку, прошептала:
– Лена, он сказал мне только что,
Но Лена замотала головой. Кругом виновата, кругом, что же она наделала?
– Что? – воскликнула Оля, глаза ее стали большими, в них застыл ужас. – Не может быть… Дмитрий, что вы такое говорите… Вы будете сегодня у Лены? Там встретимся, и вы расскажете мне все в подробностях… Хорошо, до встречи, я еду…
Она отключила телефон. Глаза ее по-прежнему были расширены.
– Еще одну девушку порезали. Татьяну какую-то, знакомую Константинова…
– Иранова… У него была любовница, Таня Иранова, когда-то давно работала у нас. Очень красивая девушка. Что с ней стало? – Лена даже попыталась подняться. Боль на какое-то мгновение отпустила ее, словно для того, чтобы дать ей возможность понять услышанное.
– Что-то с лицом, порезали щеки и зашили, кажется…
– А про книгу ничего не сказал?
– Ты же слышала, мы договорились с ним, что встретимся у тебя дома, он мне все-все расскажет… А ты точно решила, что не хочешь его видеть?
– Это раньше нужно было сделать, а теперь уже поздно, все поздно… Я совершаю одну ошибку за другой, ведь я теперь должна ему деньги. О каких теперь чувствах может идти речь?
– Скажи, а почему ты решила, что после того, что сделали с твоим лицом, между вами уже ничего не может быть?
– Он эстет, Оля. Я тебе и раньше говорила об этом, если помнишь… И как бы он ни любил девушку, он не сможет жениться на уродине…
– Значит, у вас так далеко все зашло?
– Оля, зачем спрашивать, когда ты и так все знала…
Лена подумала о том, как слаб человек, особенно влюбленная женщина, как уязвима и нервна, когда речь идет о чувствах. Сколько раз она, слушая рассказы Оли о ее любви к Собакину, невольно сравнивала их отношения со своими чувствами к Дмитрию. Зачем? Чтобы лишний раз убедить себя в том, что у Оли с Собакиным обыкновенная интрижка, на фоне которой ее отношения с Бессоновым – настоящий, серьезный роман. Это было непорядочно. Хорошо, что несчастная девушка не догадывалась об этих тайных мыслях. А что бы Оля сделала, узнай, что она в последние дни стала просто необходима Лене, чтобы ее уверенность в любви Дмитрия подпитывалась нелюбовью Собакина к Оле? Дмитрий звонил Лене, приходил к ней, приносил цветы и подарки, дожидался ее, когда она соберется, чтобы отправиться с ним в ресторан или в кино, на концерт или к нему домой, а Оля все видела, видела и страдала, глядя на них, а потом, после их отъезда, – смотрела в свой старый театральный бинокль, в котором заключалась вся ее несчастная, без будущего, женская жизнь. Лене бы отказать ей, объяснить, что еще день-другой, и хватит, что пора и честь знать. Но она же не говорила, хотя Оля сама спрашивала: может, ей пора съехать? Думала ли она о том, как относится к ее присутствию в доме Дмитрий? Думала, но самую малость. Все равно Оля съехала бы, может, через недельку-другую… Собакин не такой человек, чтобы питать надеждой так долго. Больше того, как всякий лживый и непорядочный мужчина, он постарается как можно резче, больнее расстаться с женщиной, которая начинает доставлять ему беспокойство и становится слишком навязчивой. Поэтому этот роман должен был вот-вот развалиться, и Оля бы вернулась к себе домой, зализывать раны. Она же в самом начале обманула Лену, сказав, что Собакин якобы уже бросил ее, в то время как их роман еще продолжался… Не так, по мнению Лены, ведет себя женщина, которую бросили. Оля должна была ходить с опухшим от слез лицом, а она лишь один раз рыдала, как раз в тот день, когда и пришла к Лене снять комнату. Остальные же дни она ходила, сияя, даже и не пытаясь скрыть этого своего состояния.