Древняя история смерти
Шрифт:
Мифов о том, как саката убивают Кеншуне-ншуне (он же смерть в облике человека со ртом на макушке), много, и логично предположить, что речь в них идет о разных людях или человекоподобных существах. Результат всякий раз один и тот же — Кеншуне-ншуне гибнет, а смерть все равно продолжает творить свои черные дела.
А вот какая чудная история — в чем-то очень схожая с предыдущей — произошла в африканском племени кикуйю. Это племя очень любило устраивать всякие праздники, на которые собиралось множество гостей. Поэтому никто не удивился появлению на одном из праздников удивительного красавца. При виде этого молодого человека у местных девушек сердца заёкали в унисон, и они наперебой принялись выказывать ему
По мере общения, однако, у большинства девушек наступило прозрение, и они сделали людоеду ручкой, но две сестры-простушки, надеясь весело провести время, отправились к нему в гости. Но только они вошли в хижину Маримо, как он отбросил в сторону учтивость и велел девушкам готовиться к ужину в качестве основного блюда.
Пока людоед готовил дрова, несчастные сестры попытались бежать, сделав подкоп под стену хижины, и младшая в него пролезла, а старшая застряла — ни туда ни сюда. Тут явился Маримо, оттяпал ей ногу, торчащую из лаза, и принялся готовить жаркое. Он собирался подать на стол и прочие части тела несчастной, но она, все еще пребывающая наполовину в подкопе и наполовину обезноженная, уговорила не губить ее, а взять себе в жены. Какая же была у нее сила убеждения, раз людоед согласился!
Таким образом, ужин из одной всего лишь ноги получился скудным, но зато свадебным. Вскоре супруги произвели на свет сына Мангу, который целиком и полностью унаследовал от папаши людоедские наклонности и однажды изловил свою тетю, когда-то сбежавшую от его отца через подкоп, и с удовольствием ее сожрал. А близнецов, которые были у той в чреве, извлек, живыми приволок к матери и попросил сварить. Та, однако, заменила племянников крысами, и папа с сыном ничего не заметили. Позже близнецы выросли и, сговорившись со своей одноногой теткой, зарезали Маримо и Мангу.
Таким образом, казалось бы, смерть удалось уничтожить, и перед кикуйю открылись блестящие перспективы. Но не тут-то было! Оказывается, смерть кикуйю была очень хитрой особой и персонифицировалась не в одном, а во множестве людоедов, что сделало ее практически неуничтожимой. И пошли эти людоеды мстить за гибель Маримо и Ман-ги, долго они лютовали по землям, населенным кикуйю, и много, много, много бед принесли…
Культурный герой Хадау, рожденный на березе и вскормленный птицами, совершил множество добрых дел для тунгусо-маньчжурских народов. Его одинаково славят нанайцы и негидальцы, ороки и орочи, ульчи, маньчжуры и удэгейцы. По поручению общего для всех этих народов демиурга Эндури герой Хадау разделил сушу на три материка, убил два лишних солнца, сотворил людей, животных и растения, научил тунгусо-маньчжурские народы добывать огонь и шить одежду, а кроме того, создал шаманов и выковал на особой наковальне их души. Словом, сделал все, что положено культурному герою и первочеловеку, и даже немного больше.
«Немного больше» заключается в том, что Хадау проложил вышеупомянутым народам дорогу на тот свет, называемый тунгусо-маньчжурами «буни». За это, казалось бы, ему не полагается никаких благодарностей, а, наоборот, сплошная хула и порицания. Ан нет! Все, от нанайцев до удэгейцев, Хадау невероятно благодарны, и, хотя огонь, полученный от него, в их существовании — вещь совсем не лишняя, сам факт наличия загробного мира греет их души значительно сильнее самого большого костра.
Причина в том, что Хадау разведал путь в буни не из глупости, что вообще-то часто случается с героями, и не вследствие нехороших амбиций, что тоже не редкость, а единственно ради пользы народной. Пока все судили-рядили, как быть со стариками, заполонившими землю, культурный герой один посмотрел правде в глаза и решил, что старики, во избежание перенаселенности тунгусо-маньчжурских земель, должны умирать и отправляться на тот свет. Но для начала путь на тот свет еще предстояло найти, и именно этим занялся Хадау.
Пройдя через многие испытания, он нашел лаз, соединяющий два мира, — оказывается, его накрывал гигантский котел. Хадау этот котел отодвинул (по другой версии, заменил дырявым), и теперь каждый мог отправиться в загробный мир с билетом в один конец. Однако желающих почему-то не нашлось, и тогда Хадау, чтобы как-то стимулировать этот процесс, совершил свой самый героический поступок — он отправил в буни любимого сына Манги, который, таким образом, стал первым официально умершим. За это ему от нанайцев и их соседей по ареалу обитания особый респект.
Но автору этой книги поступок Хадау, хоть убейте, не нравится. Есть в нем что-то от Павлика Морозова, пусть даже это Павлик Морозов наоборот…
Мне совершенно невозможно объяснить, почему японцы оказались удостоены отдельной главы. Почему именно японцы, а не, скажем, русские или многочисленные бантуязычные африканские племена. Не пытайте меня на этот счет — все равно не отвечу. Нет и не было у меня никогда никакой тяги к чему-либо японскому, и, в отличие от большинства соотечественников, я даже суши не люблю.
Японские страсти
Может быть, все дело в сочувствии к Амацухико-хико-хо-но ниниги-но микото? В конце концов, каждый мужчина рискует нарваться на свою Иванага-химэ…
Жизнь японского народа была сломана из-за сущей чепухи. Тэнсон (небесный посланник) и сам небесный бог с длинным именем Амацухико-хикохо-но ниниги-но микото, едва прибыв на землю по служебным делам, надумал связать здесь себя брачными узами. Как повествует свод древнеяпонских легенд «Кодзики», на мысе Касаса он встретил прекрасную девушку, выяснил, что она дочь бога гор О-ямацуми-но ками и зовут ее сразу двумя именами — Камуатацу-химэ (Божественная Дева из Ата) и Коно-хана-но-сакуя-бимэ (Дева Цветения Цветов на Деревьях), и возжелал с ней «супружески соединиться». Нельзя сбрасывать со счетов версию, что небесный бог, как это часто делают командировочные, элементарно вешал красавице японскую лапшу на уши. Но благоразумная девица, чье второе имя в данном случае имеет особое значение, переадресовала предложение своему отцу.
О-ямацуми-но ками сильно обрадовался, но, как показало дальнейшее, не только возможности породниться с таким замечательным богом, как Амацухико-хико-хо-но ниниги-но микото, но и шансу сбыть в качестве довеска к милашке Конохана-но-сакуя-бимэ другую свою дочь — Иванага-химэ (Дева Долговечности Скал), что не выбивалось за рамки принятой в тогдашней Японии морали. И сестры вместе с приданым были отосланы Амацухи-ко-хикохо-но ниниги-но микото. Вот только тот не очень такому счастью обрадовался: Дева Долговечности Скал была столь уродлива, что, увидев ее, он, как свидетельствует «Кодзики», «испугался» и тотчас отправил ее обратно.
Тут постфактум выяснилось, что О-ямацуми-но дал клятву: если Амацухико-хикохо-но ниниги-но микото «Ива-нага-химэ пользоваться будет, жизнь потомка небесных богов… всегда, скале подобно, вечной, крепкой, неколебимой будет. Если Конохана-но-сакуя-бимэ пользоваться будет — расцветет, подобно тому, как цветы на деревьях расцветают». Из этого следовало, что, поскольку небесный бог оставил при себе только Деву Цветения Цветов на Деревьях, то и «священная жизнь потомка небесных богов недолговечной будет, подобно цветам на деревьях».