Друг
Шрифт:
– О, вы необычайно проницательны, крайне проницательны, - в словах Хардена звучало не одобрение, а скорее испуг. Нет, никоим образом, то есть - вы ведь человек чести, не правда ли? Могу ли, смею ли я просить вас... То есть, одним словом, не пообещаете ли вы мне, что никому... что сохраните все, о чем мы говорим, в тайне?
– Да, - ответил я решительным тоном и, чтобы убедить его, добавил: Я никогда не нарушаю данного слова.
– Я так и думал. Да! Я был в этом убежден!
– сказал Харден, сохраняя хмурое выражение лица и не глядя мне в глаза. Еще раз потер подбородок и прошептал: - Знаете... есть кой-какие помехи. Не знаю почему. Не могу понять. То почти хорошо, то ничего не разберешь.
– Помехи, - повторил я, потому что он умолк, - вы имеете в виду помехи приема?
Я хотел добавить: "У вас есть коротковолновый приемник", но успел произнести только "У вас...", как он вздрогнул.
– Нет, нет, - прошептал Харден.
– Речь идет не о приеме. Кажется, с н_и_м_ что-то стряслось. Впрочем, откуда мне знать! Может, он просто не хочет со мной говорить.
– Кто?
– снова спросил я, потому что перестал понимать Хардена; тот оглянулся и еще тише сказал:
– Я принес это с собой. Схему, вернее, часть схемы. Я, знаете ли, не имею права, то есть не совсем имею право показывать ее кому бы то ни было, но в последний раз получил разрешение. Это не моя работа. Вы понимаете? Мой друг, речь идет, собственно, о нем. Вот рисунок. Не сердитесь, что нарисовано так плохо, я пытался изучать различные специальные книги, но это не помогло. Все надо изготовить, сделать в точности так, как нарисовано. Я бы уж позаботился обо всем необходимом. Все уже есть, я раздобыл. Но мне этого не сделать! С такими руками, - он вытянул их, худые желтые пальцы дрожали перед моим лицом, - вы же сами видите! В жизни я ни с чем подобным не сталкивался, мне и инструмента не удержать, такой я неумелый, а тут нужна сноровка! Речь идет о жизни...
– Быть может, вы покажете мне рисунок, - медленно проговорил я, стараясь не обращать внимания на его слова, и без того он слишком смахивал на помешанного.
– Ах, простите...
– пробормотал Харден.
Он расстелил на письменном столе кусок плотной бумаги для рисования, накрыл его обеими руками и тихо спросил:
– Нельзя ли закрыть дверь?
– Разумеется, можно, - ответил я, - часы дежурства уже кончились. Можно даже запереть на ключ, - добавил я, вышел в коридор и умышленно громко, чтобы он слышал, два раза повернул в замке ключ. Я хотел завоевать доверие Хардена.
Вернувшись в комнату, я сел за письменный стол и взял в руки рисунок. Он никак не походил на схему. Он вообще ни на что не походил, разве что на детские каракули: попросту нарисованы соединенные между собой квадраты, обозначенные буквами и цифрами, - не то распределительный щит, не то какой-то телефонный коммутатор, изображенный так, что волосы вставали дыбом. Символы не использовались, конденсаторы и дроссели были набросаны "с натуры", словно их рисовал пятилетний ребенок. Смысла во всем этом не было ни на грош, поскольку оставалось неизвестным, что означают эти квадратики с цифрами. Тут я заметил знакомые буквы и числа обозначения различных катодных ламп. Всего их было восемь. Но это не был радиоаппарат. Под квадратиками располагались прямоугольнички с цифрами, которые уже ничего мне не говорили; там же виднелись и греческие буквы - а все вместе выглядело как какой-то шифр или просто как рисунок сумасшедшего.
Я разглядывал эту мазню довольно долго, слыша над собой громкое дыхание Хардена. Я не мог даже приблизительно уловить идею аппарата в целом, но продолжал изучать рисунок, чувствуя, что из Хардена больше ничего не вытянешь, а стало быть, придется обойтись тем материалом, который лежал передо мной. Не исключено, что если я нажму на Хардена и потребую показать и разъяснить кое-что, то он перепугается и сбежит. И так уж он оказал мне большое доверие. Поэтому я решил начать с рисунка. Единственная понятная часть напоминала фрагмент каскадного усилителя, но скорее это был мой домысел, поскольку, как я уже сказал, все в целом представляло собой нечто совершенно неизвестное и запутанное. Была подводка тока с напряжением в 500 вольт - настоящий бред радиотехника, которого мучают кошмары. Имелись также надписи, которые должны были, по-видимому, служить руководством тому, кто бы собрал эту установку; например, замечания о материале, из которого следовало изготовить распределительный щит. Присмотревшись как следует к этой путанице, я обнаружил нечто удивительное: наклонные прямоугольнички, стоящие на ножках и обрамленные шторками, что-то вроде колыбелек. Я спросил Хардена, что это такое.
– Это? Это будут экраны, - ответил он, показывая пальцем на другой точно такой же прямоугольничек, в который действительно было вписано мелкими буквами слово "экран".
Меня это просто сразило. Скорее всего Харден совершенно не отдавал себе отчета в том, что слово "экран" означает в электротехнике нечто совершенно иное, чем в обыденной жизни, и там, где речь шла об экранировании отдельных элементов аппаратуры, то есть об отделении друг от друга электромагнитных полей заслонками, или экранами, из металла, со святой наивностью нарисовал экранчики, которые видел в кино!
И в то же время в нижнем углу схемы располагался фильтр высоких частот, подключенный совершенно новым, неизвестным мне способом, необычайно остроумно - это была просто первоклассная находка.
– Вы сами это рисовали?
– спросил я.
– Да, я. А что?
– Тут есть фильтр, - начал я, указывая карандашом, но он прервал меня:
– Простите, я в этом не разбираюсь. Я рисовал, следуя указаниям. Мой друг... он, стало быть, является в некотором смысле автором...
Харден умолк. Внезапно у меня блеснула идея.
– Вы общаетесь с ним по радио?
– спросил я.
– Что? Конечно, нет!
– По телефону?
– непоколебимо выспрашивал я. Харден внезапно начал дрожать.
– Что... что вам нужно?
– пролепетал он, тяжело опираясь на стол. Казалось, ему делается дурно. Я принес из мастерской табурет, на который он опустился, словно одряхлев за время разговора.
– Вы с ним встречаетесь?
– спросил я. Харден медленно наклонил голову.
– Почему же вы больше не пользуетесь его помощью?
– О, это невозможно...
– сказал он, неожиданно вздохнув.
– Если ваш друг находится не здесь и с ним нужно объясняться на расстоянии, то я могу одолжить вам мой радиоаппарат, - сказал я не без умысла.
– Но это ничего не даст!
– воскликнул Харден.
– Нет, нет. Он действительно здесь.
– Почему же он сам не зайдет ко мне?
– бросил я. Лицо Хардена исказила какая-то спазматическая улыбка.
– Это невозможно. Он не является... его нельзя... Поверьте, это не моя тайна, я не имею права ее выдать...
– неожиданно горячо сказал Харден с такой доверчивостью, что я поверил в его искренность. От напряжения у меня разламывалась голова, но я не мог уразуметь, о чем идет речь. Одно было абсолютно ясно: Харден совершенно не разбирался в радиотехнике, а схема была творением друга, о котором он выражался столь туманно.
– Послушайте, - неторопливо начал я, - что касается меня, то можете быть полностью уверены в моем уменье хранить тайны. Я не хочу даже спрашивать, что вы делаете и для чего это предназначено, - я указал на рисунок, - но, чтобы помочь вам, мне надо, во-первых, скопировать рисунок, а во-вторых, мою копию должен просмотреть ваш друг, который, по-видимому знает в этом толк...
– Это невозможно...
– прошептал Харден.
– Я... я должен был бы оставить вам рисунок?
– А как же иначе? Вам надо смонтировать этот аппарат не так ли?