Другая поляна
Шрифт:
— Вы почти угадали. Только, разумеется, не к памятнику, он мне не даст нужной информации, а в Пушкинский музей. Я остановил такси и велел ехать на Кропоткинскую. Я продолжал размышлять. А вдруг Пушкин избежал дуэли в 1837 году? И прожил еще десять, двадцать, тридцать лет, создал неизвестные нам гениальные произведения? Все более волнуясь от предстоящей встречи с великим поэтом, я спросил таксиста, в каком году умер Пушкин. «Не помню, — сказал таксист, — давно, больше ста лет назад». Шофер был пожилым флегматичным толстяком, его совершенно не интересовала поэзия. Но в его словах звучала надежда. Больше ста лет — это семидесятые годы прошлого века. Такси еще не успело остановиться у музея, как я выскочил из машины и сунул шоферу два рубля. К моему счастью, он, не глядя, сунул их в карман. Я подбежал к двери в Пушкинский музей, и вы не представляете! — Морис обиженно посмотрел на меня. О ужас! — произнес он тоном страдающего Вертера. — Это был не Пушкинский музей! Я стоял, как громом пораженный. Тут дверь открылась и из дверей вышел старик. «Простите, — бросился я к нему. — Где же Пушкинский музей?» А он отвечает: «По-моему, в Москве такого нет. Только в Кишиневе». «Так почему же?» «Вы правы, — ответил старик, — этот замечательный поэт заслуживает того, чтобы в Москве был музей его имени. Его ранняя смерть не дала полностью раскрыться его могучему дарованию». «Ранняя смерть! — кричу я. — Ранняя смерть! В каком году умер Пушкин?». «Он погиб на дуэли в Кишиневе в начале двадцатых годов прошлого века», — отвечает мне старик и уходит. У меня руки опустились, и я понял: больше мне там делать нечего. Скорее домой! У нас он прожил почти сорок лет. Ведь если я по какой-то глупейшей случайности останусь там, то я никогда никому не докажу, что Пушкин написал «Маленькие трагедии» и «Евгения Онегина»!
— А может, стоило вам остаться, — возразил я. — Вы бы заявили, что открыли их на чердаке, и вам бы цены не было.
— А потом бы меня разоблачили как мистификатора, — серьезно сказал Морис. — Кстати, мое приключение чуть было не закончилось трагически.
— Почему?
— У меня оставалось пять рублей. Я поймал такси, вернулся к парку, протянул шоферу пятерку и, думая совсем о другом, попросил у него сдачи.
— Ты чего мне суешь? — спросил шофер.
— Деньги, — говорю я, — три рубля сдачи, пожалуйста.
А сам уж открыл дверцу, чтобы выйти.
— Где же это ты раздобыл такие деньги? — спросил шофер зловеще.
И тут только до меня дошел весь ужас моего положения. Еще секунда, и я навсегда — пленник мира, где не знают зрелого Пушкина! Я стрелой вылетел из машины и бросился к поляне, слыша, как сзади топочет шофер. Я первым успел к ложбине и стоило мне пробежать ее, как вокруг послышались голоса, — рабочие сколачивали забор. А ведь секунду до того на поляне никого не было.
— Стой! — закричал шофер, пролетая вслед за мной в наш мир. И крепко вцепился в меня обеими руками.
Но я уже был в безопасности. Я спокойно обернулся и спросил:
— В чем дело, товарищ водитель?
— А в том дело, — он потрясал моей пятеркой, как плеткой, — что мне фальшивые деньги не нужны.
— Фальшивые? Минуточку. Пошли к людям, разберемся.
И говорил я так уверенно, что он послушно отправился за мной к плотникам, которые с интересом наблюдали за нами: ни с того ни с сего на поляне возникают два незнакомых человека и вступают в конфликт.
Я взял у шофера пятерку, протянул ее рабочим и спросил:
— Скажите мне, пожалуйста, что это такое?
— Деньги, — сказал один из них. — А чего?
— А то, — закричал шофер, — что таких денег не бывает!
— А какие же бывают?
Тут шофер вытащил из кармана целую кучу денег. Очень похожих на наши, только других цветов. Пятерка, например, там розовая, а три рубля — желтые.
Плотники смотрели на шофера, буквально выпучив глаза. Один из них достал пятерку и показал шоферу.
— А у меня тоже не деньги? — спросил он с некоторой угрозой в голосе.
— Да гони ты его отсюда, — сказал второй плотник. — Может, шпион какой-нибудь или спекулянт-валютчик.
— Какой я шпион! — возмутился шофер. — Вон моя машина стоит, из третьего парка.
И показал, где должна была бы стоять его машина. Сами понимаете, что никакой машины там не было.
— Ой, — сказал шофер, — угнали!
И попытался броситься к тротуару напрямик. Мне стоило немалых усилий перехватить его так, чтобы провести сквозь ложбинку. И он благополучно исчез.
— А плотники?
— Что плотники? Говорят мне: «Ты куда шпиона дел?». «Сбежал он», отвечаю. Вот и все. И я поспешил к вам.
Я набил трубку, раскурил. Три дня не курил, проявлял силу воли.
— Спасибо, — сказал я, — за увлекательный рассказ.
— Вы мне не верите? Вы полагаете, что я обманул вас?
— Нет, вам никогда такого не придумать.
— Тогда я пошел.
— Куда?
— К Наташе. Я ей все расскажу. У меня такое облегчение! Вы не представляете… Жалко, что его убили молодым. Представляете себе целый мир, не знающий зрелого Пушкина!
— Все на свете компенсируется, — сказал я. — Не было Пушкина, был кто-то другой.
— Конечно, — сказал Морис, продвигаясь к двери. Он уже предвкушал, как ворвется к Наташе и начнет плести любовную чепуху.
— Да, — повторил я, — должна быть компенсация… Кстати, Морис, а тот дом, в который вы приехали, я имею в виду Пушкинский музей, в нем что?
— Тоже музей.
— Какой же?
— Музей Лермонтова, — сказал Морис. — Ну, я пошел.
— Лермонтова? А разве нельзя допустить…
— Чего же допускать, — снисходительно улыбнулся мой молодой коллега. — Там написано: «Музей M.Ю. Лермонтова. 1814–1879».
— Что? — воскликнул я. — И вы даже не заглянули внутрь?
— Я — пушкинист, — ответил Морис с идиотским чувством превосходства. «Я пушкинист, и этим все сказано».
— Вы не пушкинист! — завопил я. — Вы лошадь в шорах!
— Почему в шорах? — удивился Морис.
— Вы же сами только что выражали сочувствие миру, лишенному «Евгения Онегина». Неужели вы не поняли, что обратное также действительно? Сорок лет творил русский гений — Лермонтов! Вы можете себе представить…
Но этот утюг остался на своих бетонных позициях.
— С точки зрения литературоведения, — заявил он, — масштабы гения Пушкина и Лермонтова несопоставимы. С таким же успехом мы могли бы…
— Остановись, безумный, — прорычал я. — Я тебя выгоню с работы! Ты недостоин звания ученого! Единственное возможное спасение для тебя — отвести меня немедленно в тот мир! Немедленно!
— Понимаете, — начал мямлить он, — я собирался поехать к Наташе…
— С Наташей я поговорю сам. И не сомневаюсь, что она немедленно откажется общаться со столь ничтожным субъектом. А ну веди!