Другая жизнь
Шрифт:
Меньше всего можно было ожидать то, что она увидела. Убогая лестница вывела их на угол огромного светлого зала, который казался белоснежным, с окнами по всему периметру и потолоком, парящим где-то там, высоко-высоко. И Лена, даже толком не успев осмотреться, но почувствовав себя такой маленькой в этом месте, непроизвольно ахнула, вложив в этот короткий звук все неожиданное благоговение и восхищение. И это ее «Ах», казалось, вернуло всех в действительность, и четыре головы, мгновенно повернувшись к ней, застыли в немом вопросе. Казалось ребята силились вспомнить, кто она такая, и как она оказалась вместе с ними в этом священном пространстве.
Потом головы заулыбались и, обращаясь куда-то вдаль, почти хором сказали.
– Алена Вторая …
И
– Ну, что ж, проходите… и Алена Вторая тоже…
А его обладатель показался из-за мольберта, обращенного к окну, а потому скрывающего своего хозяина от постороннего взгляда. Чуть лениво, но все-таки протягивая руку, он подходил к Лене.
– Привет, привет, Алена Вторая. Я – Макс.
И без малейшего перехода в интонации:
– Располагайтесь. Чай-кофе – сюда.
Он указал на огромный стол, стоящий около стены и окруженный разнокалиберными стульями, никоим образом не совпадающими друг с другом ни по материалу, ни по фактуре, ни по возрасту… Было понятно, что появились они здесь по случаю, выброшенные хозяевами в силу профнепригодности. Пластиковые легкие креслица соседствовали с деревянным антиквариатом прошлого века, но настолько видавшим виды, что сиденье заменяла уже продранная подушка, а колченогая табуретка подпирала такой стул сбоку, то ли чтобы не дать ему упасть, то ли, чтобы не упасть самой, то ли для обоюдной выгоды. Остальные экземпляры тоже были достойны отдельного описания, если бы не стол. Стол этот, как квинтэссенция всего места, был самодельным. Заляпаный самыми разнообразными жидкостями, заваленный горами разномастных предметов, он скорее напоминал место, куда складывают всякие ненужные вещи до случая, чтобы потом, при необходимости, извлечь оттуда что-то ценное. И только застеленный клеенкой угол, на котором толпились чашки с остатками кофе и чая, пластиковые стаканчики с недопитым вином, пластиковые крышечки от банок с лежащим на них засохшим сыром, да зачерствевшим хлебом, подтверждал его оригинальное предназначение. Может быть этот стол никогда не убирался, может убирался слишком часто, судя по вытершемуся рисунку на клеенке, но ребята с удовольствием сложили на него принесенные припасы и кинулись ставить чайник.
Ну а когда к ней подошел Макс, то она и вовсе расслабилась, почувствовав себя дома и осознав, что здесь и сейчас ее жизнь круто меняется. Она не могла сказать как, но была уверена, что ровно с этой секунды превращается в другого человека, Алену Вторую.
Каждое свободное место вдоль стен этой странной комнаты было занято скульптурами. И, как потом выяснилось, каждому, впервые пришедшему сюда, Макс устраивал маленькую экскурсию по периметру этой комнаты.
Поэтому и сейчас он предложил показать свои работы. Оказалось, что только небольшое количество скульптур было сделано для себя, а основное – на заказ, но по воле обстоятельств эти заказанные скульптуры так и остались здесь, в мастерской. Каждая из них имела свою историю и причины проживать в этом месте. Про каждую вещь с улыбкой и активной жестикуляцией, иногда вставляя острое словцо, Макс рассказывал совершенно невероятную историю.
Лена была поражена, услышав этот очень приятный и, чувствовалось, отточенный за множество прогонов спектакль. Она была изумлена, с каким почтением к ней отнесся Макс и как по-взрослому он с ней разговаривал. И даже пикантные словечки в его рассказе скорее были просто острой приправой к пресному блюду экскурсии, а не оттачиванием ненормативной лексики перед и так хорошо осведомленным подростком.
Когда они завершили обход комнаты по кругу по часовой стрелке, закончив его у самого входа, то там обнаружился незамеченный Леной холодильник, раковина и электрический чайник, который уже вскипел и ждал только момента быть поставленным на стол.
На другой стороне стола, который в силу своей огромности находился на таком отдалении, что в первые минуты пребывания здесь Лена
Над этой фразой Лена особо поулыбалась, потому что у нее эта «звездистость» была врожденной чертой характера, и только оттого что она сейчас оказалась в таком бедственном положении, она изо всех сил пыталась скрыть это качество, о котором ей толковали родители и учителя. Она привыкла к нудным нотациям типа, что «ты еще ничего такого не совершила, чтобы себя так вести». А потом выходило, что и когда даже что-то сделаешь достойное, то опять вести себя так не гоже, а надо быть скромной, отзывчивой и рассудительной. У старающейся все время и любыми путями выделиться Ленки, эти слова вызывали раздражение. Она протестовала и внутренне, и внешне, и потому что поведенческие ее привычки были таковы, у нее не имелось близких друзей, кроме Лариски. У нее было достаточно приятелей, поклонников и последователей, тех, кто делал из нее кумира, подражал и набивался в друзья, а, оказавшись близко, пытался скинуть ее с воздвигнутого ей самой пьедестала и занять на нем место. А друзей… друзей, кроме Ларки у нее не было…
А здесь – взрослый мужчина…
«Кстати, сколько ему лет?» – подумалось Лене.
…Здесь взрослый мужчина, художник, разговаривает с ней без выпендрежа и превосходства и ставит ее в такое положение, что она может высказываться об его работах, критиковать, одобрять и не быть при этом достаточно жестоко им осмеянной, в результате своей некомпетентности или отсутствия художественного образования.
Она выплыла из своих мыслей, увидев что Макс указывает на одну из стен, рассказывая про висящую на ней картину. Эта картина была подарена знакомым художником, но дома ей места не нашлось, а потому она теперь живет здесь, в мастерской, вкупе с остальными двадцатью полотнами, не нашедшими своего места в другом доме. И только тут Лена осознала, что все стены густо увешаны картинами, а помещение не такое и большое, да и окна не так высоки, как показались изначально. При ближайшем рассмотрении все вокруг оказалось покрыто слоем пыли.
«А, – подумала она, – видимо эффект белизны дает гипсовая пыль, вот почему все такое нереально яркое, даже потолок.»
– Ну хватит прелюдий, – сказал Макс, – давай чай пить.
На столе уже стояли чашки и сахар, пара бубликов и буханка черного хлеба, наполовину порезанная.
– Ребят, а в холодильнике смотрели? Может есть что-то более романтическое для гостьи? – сказал Макс, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Да, я не голодная, и… – поспешила ответить Лена.
– Ну, слово королевы – закон. Наливайте чай Алене Второй.
На самом деле Лена была страшно голодна, и булка, лежащая у нее в сумке, не давала ей покоя с той самой минуты, как была куплена. Казалось, что запах хлеба пробивается из пакета, щекочет ноздри и пропитывает всю одежду. И даже когда она, бросив сумку у стола, двигалась вдоль комнаты, запах шел с ней вместе.
Ей налили чай, пододвинули хлеб и сахар и, наполнив свои чашки, стали разговаривать о непонятных ей вещах, совершенно не замечая ее присутствия. Все ребята учились в «художке», так они называли это заведение между собой, а что это было школа, студия или училище она не знала и пока не спрашивала, стараясь не обращать на себя лишнего внимания. Она пила чай и ела кусок черного хлеба, показывая всем видом, насколько не интересует ее этот кусок, и ест она его от безделья, а не оттого, что хочет есть.