Другой
Шрифт:
Трофим насмешливо посмотрел на Алёнушку, а потом резко, но не громко, сказал:
— Вы же с вашим другом не знали, что здесь будет. Значит — не по своей воле. Весь грех я беру на себя. Сидите и слушайте.
Алёна растерялась и тихо вернулась к Вадиму, на свое место. Воцарилось тревожное молчание. Наконец, некромант тихо спросил:
— Кто желает?
Толстячок Уваров подскочил на месте и истерично прикрикнул:
— Я!!
— Называйте…
— Олег Орефьев. Ушел из жизни непонятным образом.
Что
— Куда, куда улетели мои сны?! Куда? Куда? — страстно и ясно звучали слова.
Уваров завизжал:
— Это его голос! Это Олег, Олег!!
— Дайте покоя, дайте покой, — звучал голос. И стал удаляться. Все тише и тише произносилось:
— Сны! Сны! Куда улетели сны!
И потом опять тишина. Уваров вспотел.
— Он не хочет больше быть с нами, — промолвил инструктор.
Уваров выпалил еще одно имя:
— Кумирова Галя! Очень ученый и интеллигентный человек!
Тишина. Все ожидали нечто интеллигентное. Но Уваров услышал женский визг, истеричный и неутоленный. Он выпучил глаза и проговорил:
— Да, это Галя, ее визг. Но почему?
Визг кончился, не было сказано ни одного слова.
— Плохо ей, что ли, там? — тоскливо спросила Алёна.
Тут осторожно заявил о себе Илья Гурнов:
— Александра Антоновна Тверина, тетушка моя, покойная.
Опять неприятное, замороченное ожидание. Потом явное присутствие иного пространства. Но где оно? И, наконец, голосок, на этот раз говорливый:
— Ты, Илюша, Андрею скажи, пусть к нам лучше не приходит. Худо ему будет. Сам знает за что. Пусть не показывается у нас. А тебе вот что скажу: смерть твоя не за горами. Насколько я это вижу. Умрешь через пять месяцев. Жди.
Гурнов обомлел, хотел зарыдать, но сдержался. А потом подумал: «Врет тетка. Всегда обманщица была. И еще оправдывалась: ври, чтобы не тревожить душу. Но Андрюше обязательно скажу, чтоб не показывался».
Какой-то сочный, пусть хоть и с того света, голос Александры Антоновны исчез. Некромант вдруг внимательно посмотрел на Вадима и спросил:
— Вы хотите?
— Нет. У меня нет мертвых, — последовал резкий ответ.
— Все понятно. А вы? — некромант взглянул на Наденьку.
— Не хочу! Боюсь! Боюсь! — взвизгнула она.
— Я теперь, — вмешался Муреев. — Евгению Михайловну, пожалуйста.
Та не заставила себя долго ждать.
— Ну что, дождался, Валера? Вчерась не сберег сынка своего. Ножку повредил на своих сумасшедших роликах. Смотри у меня…
«Знает, знает про ногу-то», — забурчал в уме Муреев.
— А то, что ты от Кати, жены своей, заначку в две тысячи рублей припрятал в шкафу, думаешь не знаю?! Нам все видно! Как тебе не стыдно только?! Катька бьется, бьется, изнемогает из-за этих проклятых денег. А ты?
Муреев весь красный и слова не мог вымолвить.
— Хотите еще? — спросил Некромант, когда Евгения Михайловна умолкла.
— Хочу Варвару Степановну, соседку. Она другая, — чуть не всхлипнул Муреев.
Голос Варвары Степановны, который он услышал, был добрее:
— Сашок, ты что? Что ты? Пришел почти раздетый на магию. Не простудись, сколько раз я тебя учила, не простудись. Сирота горькая.
Муреев обалдело пожалел себя и настоял, чтобы еще вызвали некоего Гарика.
Но на этот раз ему послышался только вой: «У-у-у!!!» — как из потусторонней бочки.
— В свое время чуть ножом меня не убил. А потом самого зарезали, — пробормотал Муреев.
— У-у-у-у! — вой продолжался и мог тянуться, казалось, до бесконечности. Было в этом вое что-то гробовое, угрюмое и настойчивое.
— Уберите его обратно! — истерично выкрикнул Муреев. — А то он и с того света прирежет меня!
На этом некромантия закончилась. Улыбаясь, некромант и его помощник-уродец исчезли. Осталась одна пустота.
Все всполошились и встали со своих мест. Заголосили. Вадим и Алёна подошли к Лохматову.
— Трофим Борисович, зачем вы так? — робко спросила Алёна.
— Для того, чтобы показать, что и живые, и мертвые — один черт, одна суета, все призраки — и живые, и мертвые. И надо быть выше и живых, и мертвых. Всю эту компанию пора забыть.
— Сурово, — проговорил Вадим.
— А я вот что скажу, — вмешался подвернувшийся Ротов, — от всего этого происшествия веет духом кентавров. Так я думаю и ощущаю.
Тем не менее шум в комнате вдруг стал нарастать.
Но всех перекрикивал голос Уварова, сопровождаемый повизгиваньем Наденьки о кентаврах. К его речи вдруг прислушались. Уваров кричал о визге, который произвела покойница Кумирова:
— Умнейшее была существо, но в Бога не верила. А в бессмертие души, — тем более. Ха-ха-ха… Я частенько с ней спорил. Прямо таки в раж впадала, обычно спокойная, рассудительная, а тут очки с носа сбросит и чуть не визжит: «Да я скорее в Бога поверю, чем в бессмертие души». Забавная была бабенка. А как понемногу помирать стала, так, знаете, обиделась. (Может, старческое что-то.) Раздевалась догола и веником свое тело хлестала. «Я, — говорила, — смертности своей раньше радовалась, а теперь невтерпеж. За смертность надо себя бить, бить изо всех сил, хлестать до потери сознания!» — так и кричала. Так и скончалась в крике.