Дружище Тобик (сборник)

Паустовский Константин Георгиевич

Заплакал Серёжа, еле-еле выбрался на твёрдую землю и всё-таки успел унести в горсти несколько тяжёлых, как камешки, ягод.

Что за ягоды такие? Клюква неспелая или какие другие ягоды, неизвестные человеку.

С кислинкой, болотом пахнут, и пить от них не так хочется.

На ходу съел он все ягоды до единой и обнаружил над головой между деревьями большие мигающие звёзды.

Ночь, а он с собаками всё по лесу гуляет! Сколько можно?

Куда теперь-то идти? В какую такую сторону? Или никуда?

Никуда так никуда…

В темноте все трое долго шли вдоль упавшей сосны. Длиии-ииинная попалась сосна! Начали с вершины и, пока дошли до корня-выворотня, устали — сил нет.

Яма под корнем-выворотнем, а в ней, как под крышей, много скопилось сухой хвои.

Вот тут-то и самое место для ночлега.

Серёжа лёг на хвою и сразу заснул. Спал он и сквозь сон слышал, что собаки лежат рядом, прижимаются к нему, греют его. Анчар — справа, а Копейка — слева, ближе к сердцу.

Проснулся Серёжа от холода и увидел, что лежит он между собаками. И все трое побелены инеем.

Заморозок нагрянул!

Беда…

Растолкал Серёжа собак, побегал, согреваясь, сел отдышаться на сосну.

Пришел к нему Копейка, в зубах принёс большую задушенную мышь: ешь, мол, хозяин, для тебя поймал.

— Что ты! Что ты! — замахал руками Серёжа. — Мы мышей не едим…

Копейка положил мышь к ногам хозяина и лёг в стороне рядом с Анчаром.

Сучок хрустнул. Не иначе, кто-то идёт. Серёжа повёл взглядом вдоль сосны — и замер: медведь идёт!

Медведь на том конце сосны, а Серёжа на этом. Медведь на вершине, а мальчик на комле.

Перелез медведь через сосну и в чащу. А за ним второй, поменьше. И тоже через сосну, и тоже в чащу.

Потом третий. Четвёртый. Пятый. Шестой. Седьмой…

И все через сосну переступают.

Строем идут. След в след.

Бояться надо, а на Серёжу смех напал. Последний, замыкающий медведь ступил на сосну, а Серёжа не удержался и сучком постучал о сучок. Громко получилось!

Замыкающий вздрогнул, но не обернулся и за остальными в чащу.

Больше Серёжа их не видел.

Тишина.

Собаки молчали, а когда медведей след простыл, затявкал Копейка, а вслед за ним загудел Анчар густым басом: дескать, я волкодав, а это — медведи, не по моей специальности.

А как дальше жить?

Попробовал Серёжа мороженых грибов, а душа их не принимает. Чего-нибудь бы горячего. Щей, например. Или каши. Или ухи из свежих окуней.

Каких только кушаний нет на свете!

Не перечесть!

Думать о них — голова закружится. А не думать нельзя.

Костёр бы развести, погреться, да спичек нет. Лёг Серёжа под корнем-выворотнем, а собаки, согревая его, легли по обе стороны.

Потом Копейка лаять начал.

Лает и лает сиплым баском. Откуда у него такой басок появился? Раньше не было. На кого лает-то? На Анчара.

Наскакивает на него, прогоняет из ямы, проходу не даёт. «Иди из леса в город, зови людей. А то замёрзнет наш хозяин без тепла, без еды».

«А сам почему не идёшь?» — мотает головой Анчар. «Ты — ходкий, молодой, быстро обернёшься». «Если на хозяина кто нападёт?..» «Не беспокойся. Не струсим».

Анчар поворчал-поворчал и, оглядываясь, побежал звать людей. А Копейка, чтобы Серёже теплее было, лёг на него и стал лизать мальчика в лицо.

Забылся мальчуган, заснул.

И заскользили во сне перед ним Белые Лебеди, каких он прежде никогда не видал, полетели по воздуху, да всё мимо, мимо…

«Куда же вы?»

«На родину».

«А здесь вам не родина?»

«И здесь тоже родина. Да мы не любим на одном месте сидеть».

«Летать любите?» «Любим».

«Возьмите меня с собой!»

«Возьмём когда-нибудь». «Чего сейчас не берёте?» «Ты же не один».

Скользят мимо лица Белые Лебеди, тугие и лёгкие, и обдают Серёжу ветром, и от радости или от лютого холода сжимается у мальчугана сердце.

Да это не лебеди, а снежинки залетают под корень-выворотень, ложатся на Копейку и во сне щекочут лицо Серёжи…

Залаял Копейка — спасатели идут: Серёжины родители, страховой агент Иван Иванович Веретенников и волкодав Анчар.

Серёжа проснулся, сел на хвойной подстилке, заплакал и сказал:

— А Анчарко от меня убежал…

Мать взяла Серёжу на руки, обняла, поцеловала.

— Зёрнышко ты моё! — сказала она, как пропела. — Нашёлся! А мы с отцом не знали, что и думать. Анчар нас к тебе привёл. Силой в лес притащил. Вот он от радости прыгает!

— Это его Копейка к вам послал, — вытирая слёзы, говорил Серёжа. — Если бы не Копейка-аа-ааа…

До дому добрались благополучно. Серёжу несли на руках по очереди: то отец, то мать, то Иван Иванович Веретенников, который говорил:

— Лёгкий ты, Серёжа. Я в твои годы потяжелее был.

— Какие его годы! — обижалась мать. — Шесть лет. Седьмой. Будущей осенью в школу пойдёт… Что мы его, не кормим, что ли?

И добавляла осторожно:

— И были ли вы тяжелее в это время или нет, Иван Иванович, никто не знает.

— Был! — уверял страховой агент Иван Иванович Веретенников. — Помню: был!

— Но справки-то у вас нет, какого вы были веса, — вставлял слово Серёжин отец.

— Справки нет, — соглашался Иван Иванович, косясь на Анчара. — Но точно помню: был тяжелее!

Принесли Серёжу домой, а дома — жара, будто никакого заморозка со снегом не было.

Сели обедать, а после обеда пили чай с малиновым вареньем.

— Возвратная жара, — вытирая лоб носовым платком, говорил страховой агент. — По такой жаре самые пожары. Одно неосторожное движение — и строение, простите, в полном отсутствии. Как хорошо, что я вам посоветовал застраховать имущество от пожара! Не без помощи Копейкина, между прочим…